Рассказывают нам валлийцы и о другом событии, не чудесном, но диковинном. Говорят, Гвестин Гвестиниог, будучи близ озера Брихейниог [354] , имеющего две мили в окружности, три ясные лунные ночи видел в своих овсах хоровод женщин и шел за ними вслед, пока не погрузятся в озерные воды, а на четвертый раз схватил одну из них. Сам похититель сказывал, что каждую ночь, как они канут под воду, слышал он под водою их шепот и речи: «Сделай он так-то и так-то, поймал бы одну из нас»: так они его и научили, как завладеть этой девой. Она покорилась ему и вышла за него замуж, и первые ее слова к мужу были: «По доброй воле я стану тебе служить и подчиняться со всей преданностью до того дня, когда ты, собираясь кинуться на крики с той стороны Ллифни [355] , ударишь меня уздечкой». Ллифни — это река близ озера. Так и вышло: родив уже много детей, она получила от мужа удар уздечкой, а когда он вернулся, застал ее убегающей со всем потомством. Он пустился за ними и едва ухватил одного из своих сыновей, по имени Трюнейн Вагелаук [356] .

Будучи человеком честолюбивым, тот покинул тесные пределы своего имения и избрал себе господином короля Дехейбарта, то есть Северного Уэльса [357] . Долго он там оставался, но не снес хвастливости своего господина, который за ужином, оглядев свою дружину, весьма многочисленную и крепкую силами и оружьем, горделиво молвил: «Нет области или королевства под небом, откуда я не мог бы с легкостью вынести добычу и возвратиться без битвы: кто мог бы противиться мне, столь могучему, и могучей моей челяди? кто бы мог без помех бежать от лица нашего?» Услышав это и помыслив об истовой и неистовой доблести своих земляков, Трюнейн говорит: «Господин король, не в обиду твоему королевскому величию, Брихан, наш король, отличается столь великой доблестью, своей и своих людей, что ни ты, ни кто другой из владык не сможет силою взять у него добычу в день, когда поутру горные вершины безоблачны, а долинные реки туманны». Король, слыша это, в гневе велит его связать и бросить в темницу. Тут королевский племянник по имени Мадок, любивший Трюнейна, говорит: «Государь, нельзя его связывать или дурно с ним обходиться, даже в шутку, без ущерба вашей славе, прежде чем мы обличим его лживость. Туман, покрывающий реки, и безоблачные вершины, о которых он толкует, — приметы хорошей погоды; он хочет сказать, что в ясный день никому не взять у них добычи. Давайте проверим, правдива ли эта похвальба, и в ясную погоду сделаем этого Трюнейна нашим вожатаем, ибо ему ведомы в тех краях все места, все входы и выходы». Согласился король; они вошли в королевство Брихана Брихейниогского и собрали много добычи. А король Брихан сидел в своей купальне, и никто не говорил ему о нападении. Его боялись из-за того порока, что всякого, кто придет с дурными вестями, король, которого словно демон охватывал, едва он уразумеет случившуюся беду, тотчас поражал тем, что подвернется под руку, — камнем ли, дубиной или мечом — но после первого броска, удара или нападения раскаивался и звал обратно вестника, пораненного или нет, чтобы его выслушать. Он слышал громкие вопли, подле него было копье, и хотя его войско собиралось на врага, никто не решался ему слово сказать. Наконец один юноша, из самых знатных, выскочив на середину, говорит: «Я знаю, что от страха никто из вас не пойдет к королю глашатаем наших новостей, но если вы все меня благословите, я возвещу ему об опасности». Склонив голову и приняв благословение от всех рук и языков, он вошел к королю в баню и молвил: «Ваши земли Рейног, то есть Брихейниог, отныне не смогут сражаться, ибо зверей там не осталось» [358] . Выскакивает король из купальни и яростно швыряет в него камень, оказавшийся рядом, но промахивается и, как водится, зовет его обратно; слушает вести и, схватив платье и оружье, вскакивает на стреноженного коня. А тот свободно, словно не стреноженный, уносит его с горы Кумерайк [359] , где король был в ту пору, в подвластные ему края. Какая-то женщина посоветовала ему снять с коня путы; он тотчас остановился и не тронулся в путь, пока не распутал коня. Потом, прокляв женщину, он пустился скакать без остановки, пока не встретился со своими людьми. Завидев его, они, успокоенные и ободренные, набрасываются на врагов, рубят и губят. По истреблении почти всего воинства король назавтра велел снести на одно место все десницы неприятелей, на другое — все их мужские уды, на третье, подле дороги, которой они бежали, — все правые ступни, и над этими их членами возвел насыпи в память о своей победе после всей этой похвальбы; холмы эти существуют доныне и носят названия того, что под ними скрыто. А все рассказы, что Трюнейн был спасен своей матерью и живет с нею в упомянутом озере, я думаю, лживы, ибо такую выдумку можно изобрести о любом пропавшем [360] .

Нечто подобное вышло с Эдриком Диким [361] , прозванным так за свое телесное проворство и занятные дела и речи, человеком великой доблести, господином Северного Лидбери. Возвращаясь поздно с охоты, он до самой полночи блуждал по глухим местам, не зная пути, сопутствуемый лишь одним пажом, и вышел к большому дому на лесной опушке, такому, каковы у англичан в каждом приходе питейные дома, называемые по-английски ghildhus [362] . Когда он приблизился и завидел свет, то, заглянув внутрь, увидел множество знатных дам в большом хороводе. Были они прекрасны видом, изысканно одеты в платья из отменного полотна, выше и стройнее наших женщин. Среди них приметил сказанный рыцарь одну, выдающуюся обликом и чертами, паче всех королевских любимиц желанную. Они кружили в легком движении, с прелестными жестами, и слышался нежный звук, приглушенными голосами издаваемый в торжественном согласии, но слов было не разобрать. Увидев эту даму, рыцарь чувствует рану в сердце и едва может снести пламень, заброшенный Купидоновым луком; весь он горит, весь снедаем огнем, и от зноя сей прекраснейшей чумы, сей золотой угрозы [363] наполняется отвагой. Он слышал о заблуждениях язычников, о ночных полчищах демонов и смертоносных видениях, о Диктинне [364] , о сборище дриад и ларах [365] , знал о мстительности раздраженных богов, нежданным свидетелям несущих нежданные кары. Он слышал и о том, как эти существа держатся в стороне и живут неведомыми, отдаленно и тайно; какую неприязнь питают к тем, кто пытается застичь и раскрыть их собрания, кто разыскивает их, чтобы разоблачить; с какою заботливостью укрываются, чтобы, попав людям на глаза, не потерять в цене. Слышал он и о мщенье, и о былых примерах наказаний; но так как Купидона справедливо изображают слепым [366] , рыцарь, ни о чем не думая, не остерегается морока, не видит мстителя и, не имея света, по неосторожности оступается. Он обходит дом и, найдя вход, врывается и хватает ту, которою охвачен: в него мигом вцепляются остальные, и после жаркой схватки он вырывается с большими усилиями, своими и своего пажа, и не без урона, но неся на ступнях и голенях отметины, какие смогли оставить женские зубы и ногти. Даму, однако, он уносит с собою. Три дня и три ночи наслаждаясь ею, как было ему угодно, он не смог вынудить у нее ни слова, хотя она кротко уступала его любовному влечению. На четвертый же день она молвила ему так: «Здравствуй, мой милый! и будешь ты здрав, тебе на радость будут благополучны твои дела и ты сам, пока не попрекнешь меня или сестрами, от коих я тобой похищена, или местом, или лесом, откуда я, или чем-нибудь вроде этого; но с того дня ты разлучишься со счастьем, по моем исчезновении познаешь непрестанные потери и, не в силах это сносить, умрешь прежде дня, тебе нареченного». Он же всячески ей ручается и сулит постоянство и верность в любви. Сзывает он всю знать, соседнюю и дальнюю, и при великом стечении народа торжественно справляет свадьбу. Царствовал в ту пору Вильгельм Незаконнорожденный, тогда еще новый король Англии; прослышав об этой диковине и возжелав удостовериться, правда ли это, он призвал их обоих в Лондон. Прибыли с ними многие свидетели, а также свидетельства многих, кто не смог явиться, величайшим же доказательством чудесной природы была невиданная и неслыханная красота этой женщины, и, вызвав общее изумление, они были отправлены восвояси. А через много лет случилось так, что Эдрик, вернувшись с охоты около третьего часа ночи, искал ее и не нашел, позвал ее и велел отозваться, а так как она промешкала, поглядел на нее с гневом и молвил: «Что, у сестер задержалась?» — но остальную брань пустил на воздух: едва услышав о сестрах, она исчезла. Раскаялся юноша в своей вспышке, непомерной и пагубной, и отправился на место, откуда ее некогда похитил, но никаким плачем, никаким рыданьем вернуть ее не смог. Он звал ее денно и нощно, но лишь себе на пагубу, ибо жизнь его кончилась там в неизбывной печали.

Но он оставил наследника, сына своего и той женщины, из-за которой умер, Альнота, мужа великой святости и мудрости, который, едва достигнув старости, был поражен параличом и дрожанием головы и членов. Все врачи сочли его неизлечимым, но от людей благоразумных он узнал, что ему следует приложить все усилия, чтобы поспешить к апостолам Петру и Павлу, ибо он несомненно получит исцеление там, где тела их погребены, то есть в Риме. Альнот отвечал, что никуда не пойдет в обиду святому Этельберту, королю и мученику, чьим прихожанином он был, пока перед ним не предстанет. Он велел нести его в Херефорд, где в первую же ночь пред алтарем помянутого мученика обрел прежнее здравие и в благодарность даровал навечно Богу и блаженной Деве и святому королю Этельберту свое поместье Лидбери, расположенное в валлийских землях [367] , со всем, к нему принадлежащим; сие поместье доныне находится во владении епископа Херефордского и, говорят, приносит своим господам тридцать фунтов в год.

Мы слышали о демонах-инкубах и суккубах [368] и об опасностях сожительства с ними; но редко или никогда не читали в старинных историях, что их наследники или потомство кончили жизнь счастливо, как вышло с Альнотом, все свое наследие отдавшим Христу за свое выздоровление и проведшим остаток жизни паломником, в служении Ему.

«Фантасма» происходит от слова «фантазия», то есть преходящее явление [369] ; ибо те явления, что иной раз учиняют демоны своею силою, получив сперва позволение от Бога, проходят или безвредно, или вредоносно, сообразно тому, хранит ли нас Бог, наводящий сии явления, или покидает, или допускает для нас искушение. Но что сказать о тех фантастических происшествиях, что находят продолжение в достойном потомстве, какова история с Альнотом или та, с бретонцами, о которой выше [370] : как один рыцарь похоронил жену, несомненно умершую, и вновь обрел ее, выхватив из хоровода, и потом прижил с нею сыновей и внуков, и потомство их живо доселе, и тех, кто ведет от них свой род, ныне множество, и все они зовутся Сыновьями умершей? Должно внимать делам и попущениям Господним со всяческим терпением и хвалить Его во всем, ибо как Сам Он непостижим, так и дела Его превосходят наши изыскания и ускользают от наших рассуждений; и что бы мы ни помыслили и ни уразумели в отношении Его чистоты — если мы можем знать хоть что-то — всем Он обладает, ибо Он весь — истая чистота и чистая истина.

Один рыцарь, у которого от любимой, доброй и знатной жены родился первенец, на следующее утро после его рождения нашел сына в колыбели с перерезанным горлом; через год — второго, и на третий год — то же самое с третьим, и стража, которую нес он со всеми своими домочадцами, оказывалась плачевно тщетною. Четвертые роды сам рыцарь и жена его предварили постами, милостынями, молитвами и обильными слезами, и вот родился у них мальчик, они же всю окрестность окружили факелами и светочами и уставили на него все взоры. Тут приходит паломник, словно утомленный дорогой, и просит приюта ради Бога; принимают его благоговейно. Он садится с ними бодрствовать, и вот после полуночи, когда все остальные уснули, он, один не дремлющий, вдруг видит, как почтенная дама над колыбелью склоняется и на младенца напускается, чтобы глотку ему перерезать. Не мешкая выскакивает этот человек, хватает ее и крепко держит, пока все пробуждаются и обступают ее: тут узнают ее многие, а скоро и все, свидетельствуя, что это знатнейшая из городских дам, по рождению, нравам, богатству и всякой почести. Она же ни на имя свое, ни на какие вопросы не отзывается. И сам отец, и многие иные приписывают это стыду из-за ее поимки и уговаривают ее отпустить; но паломник настаивает, что это демон, и держит крепко, и одним из ключей соседней церкви прижигает ей лицо в знак ее злодеяния, а потом велит быстро привести даму, за которую принимают эту. Он держит эту, а между тем приводят другую, во всем подобную пойманной и даже с таким же ожогом. Говорит паломник всем им, изумленным и обомлевшим: «Я полагаю, эта, ныне пришедшая, женщина превосходная и Богу любезная, добрыми делами навлекла на себя неприязнь демонов, а потому негодная их вестница и служительница их гнева, неузнанная, уподобилась, как могла, этой доброй женщине, дабы излить на нее бесславие своего греха. А чтобы вы поверили — глядите, что она сделает, коли ее отпустить». И тут она вылетела в окно с громким воплем и сетованьем.

Что сказать о таких и подобных вещах? Павел и Антоний, справедливо названные пустынниками, ибо обширной пустыни скитающиеся насельники искали единого Бога в уединении, не ведая друг о друге, были предупреждены в духе, что один из них будет гостем, другой же — гостеприимцем, один — жданным, другой — ждущим. И когда один из них, Антоний, шел, не уверенный в своей дороге, пересек ему путь скачущий кентавр, создание двойное, до пояса — человек, а ниже — конь; на вопросы отшельника он издал рев вместо речи и указал ему дорогу рукою. После этого явилось ему по доброй воле что-то другое, с козлиными ногами и косматым брюхом, со звездчатой оленьей шкурой на груди, с лицом огненно-красным, бородатым подбородком, торчащими рогами — так древние изображают Пана. Pan переводится как «всё», поэтому говорят, что в нем содержится образ всего мира [373] . Этот внятной речью объяснил Антонию дорогу и, будучи спрошен, кто он таков, отвечал, что он — один из ангелов, что были низвержены вместе с Люцифером и рассеяны по миру, каждый терпя соразмерно своей гордыне [374] .

Разве и это — не фантасма? Близ Лувена, на границе Лотарингии и Фландрии, в месте, называемом Лата Кверкус [375] , собрались, как это доныне в обыкновении, многие тысячи рыцарей для вооруженной потехи; сию игру зовут ристаньем, а правильнее бы назвать терзаньем [376] . Перед сшибкою сидел на крепком коне один рыцарь, красивый, ростом выше среднего и подобающим образом облеченный в отменные доспехи. Опираясь на копье, он вздыхал так тяжело, что многие вокруг это заметили и спросили его о причине. Он отвечал с глубоким вздохом: «Боже благий, сколь великий труд для меня — всех нынче одолеть, кто здесь собрался!» Это слово всех облетело, и каждый в свой черед указывал на него пальцем, шепча с завистью и негодованием. Рыцарь же первым устремился с копьем на противников и, весь день сражаясь так крепко, отличаясь такими успехами, столь победоносно блистал, всякого превосходя, что никакая зависть не могла удержаться в обиду ему от хвалы и изумление обратило всякую злобу и ненависть в любовь к нему. Но подлинно, слава в конце поется, и день хвалится вечером [377] . Он казался сыном Фортуны [378] , но когда все уже близилось к концу и общему разъезду, копьем какого-то встречного рыцаря, безвестного и незначительного, он был поражен в сердце и тут же умер. Отозваны были обе стороны, и когда он, обнаженный от доспехов, показан был каждому из бойцов, никто его не узнал, и до сего дня неведомо, кто это был.