«Вот я дурень, — ругал себя Степан, — дёрнул же меня чёрт поспешить. Хотел как лучше. Думал ведь, что можно будет со второго номера добавить к анекдотам эти гороскопы. Улучшил, нечего сказать. Наше всё оскорбилось. Тем более, что ни кричать, ни ругаться он не станет. Не тот случай. Решит, что сам виноват, переоценив меня... эх. И как долго теперь сие исправлять?»

— Не могу не заметить, — устало продолжал Пушкин, — что идея как таковая недурна. Но исполнение могло быть и лучше. Более вдумчивым, менее грубым. Но сделанного не воротишь. Знаешь пословицу — «Что написано пером, не вырубить топором»?

«Точно обиделся, — окончательно убедился Степан, — да сильно, кажется. Охохо.»

— Знаю, барин.

— Но не следуешь ей. Напрасно.

— Виноват.

— Некоторые вещи... просто чудовищны, мой странно образованный соавтор. Как только в голову могло прийти такое?

— Ну...

— У Козерогов в ближайшем месяце будет особо насыщенная половая жизнь, — прочёл Пушкин. — Это вообще что?

— Шутка, Александр Сергеевич. Признаю — глупая.

— В первую очередь она оскорбительна и очень груба. На месте «Козерогов» я бы не расценил подобные слова как юмор. Или вот «Близнецы», к которым я отношусь, насколько понимаю. «Будьте готовы к внезапным встречам, проявляйте известную осторожность при употреблении вина». Потрясающе. Спасибо за заботу. А как понять «возможно неожиданное прибавление в семействе» у «Раков»? Гм. Неожиданное! Стёпушка, я рад, что слово «гороскоп» тебе известно, но во мне нет уверенности, что ты вполне понял его значение.

— Это ведь шутка, — жалобно повторил Степан, которому она только сейчас перестала казаться смешной.

— Я не был в том уверен, пока не разглядел подпись. «Друид Кузьмич». Даже не знаю, как тебе объяснить.

— Виноват.

— Строительство церкви в Кистенёвке — дело хорошее. И остаётся надеяться, что внимание церковников к слову «друид» удастся этим уравновесить.

— Церковников?

— А как ты думаешь? Или чем ты думаешь? Они не смогут пройти мимо подобной скверны. Жалобы последуют непременно, и серьёзные. С требованием самого сурового наказания, вплоть до запрещения журнала.

— Ну это вы сгущаете, Александр Сергеевич! — не очень уверенно возразил мужик.

— Я? Сгущаю? Ничуть.

— То есть священники будут жаловаться и придётся удалять гороскопы в угоду им?

— Даже если церковь промолчит, чего, конечно, не будет, их всё равно придётся удалять, дорогой Степан.

— Почему? Немного перегнул, признаю. Но исправить — дело нехитрое.

— Потому. В угоду мне для начала. Ты можешь представить хотя бы на минуту, как выглядит в глазах других людей владелец издания, допускающий подобное? Должно быть, мнишь, что остроумным и весёлым шутником? Увы, но нет. Скоморохом. Подобное возможно от отчаяния, но и тогда решится не всякий. Кривляться публике на потеху — не то, с чего хотелось бы начать серьёзное, как замышлялось, издание.

— Что же. Я немедленно отправляюсь в типографию и сниму эту страницу с печати. Всё-таки журнал идёт хорошо, даже прекрасно. Страницей меньше. Жаль, что я недодумал. Но постараюсь исправить, насколько возможно.

— Это всё обождёт до завтра. Кстати, насколько помню, среди твоих многочисленных талантов есть и лекарский, не правда ли?

— Так, Александр Сергеевич. Кто-то заболел?

— Пока еще нет, но может свалиться. У меня дуэль.

— Дуэль?! — вскричал Степан. — Но с кем? Когда?!

— С каким-то мальчишкой-кавалергардом. Завтра утром.

— Но причина?!

— Наш журнал. Мой, если точнее. Его глубоко оскорбили некоторые слова.

— Кто он по гороскопу? — Степан издал нервный смешок, услышав, насколько глупо прозвучал вопрос.

— Нет, дело не в гороскопе. Его возмутило описание пожара в Париже. Русский язык он не знает, но нашёлся доброжелатель, и юнец счёл себя оскорблённым.

— Он француз?

— Разве неясно я выразился?

— Как его имя?

— Представился как Жорж Дантес.

— Как?!!

— Твой крик указывает, что имя тебе знакомо, — с любопытством заметил Пушкин. — Что-то можешь сказать о нём?

Степан почувствовал дрожь.

«Не может быть, — замелькали мысли, — Дантес и дуэль. Так рано! Неужели реальность так сопротивляется изменениям? Нет, нет, нельзя допустить их дуэли. Только через мой труп.»

— Чем это он тебя так пугает?

— Вы не должны драться с ним.

— Почему же? Он бросил вызов так, что не оставил мне выбора.

— И вы согласились?

— Разумеется.

— Но где она произойдёт?

— Дуэль? На Чёрной речке. А что?

Степан стиснул зубы, чувствуя, как покрывается холодным потом. Пушкин ждал.

— Интуиция, — прошептал Степан. — Вы ведь доверяете интуиции?

— О, да. Но только своей. И она молчит.

— Зато моя просто вопит. Вы не должны с ним драться. Это опасно.

— Об этом следовало думать раньше. Но даже и так — что же теперь, не жить?

— Я должен присутствовать.