– Согласна. Кто начинает?

– Я. Муж тебя удовлетворял? В постели.

Не знаю, по какой причине Островский начал с личного, но ответ на это вопрос мне позволит узнать то, о чём бы он не сказал в любом другом случае.

– Да. Мне не с чем было сравнивать, к тому же я любила мужчину, за которого вышла замуж. Он был нежным любовником, который заботился о предпочтениях партнёра. Когда Рома пристрастился к алкоголю, секс стал реже, а затем и вовсе исчез из наших отношений. – Ответ принят, о чём говорит кивок мужчины. – Вы изменяли жене?

– Каждую секунду. С работой. Так был поглощён бизнесом, что некогда было смотреть на женщин. Даже очень красивых. Надя пыталась бороться с этим первые несколько лет, а потом плюнула и приняла всё как есть. – И сейчас мне кажется, что Парето говорит о себе другом. О том человеке, который остался на старых фотографиях в ящике гардеробной Аронова. – Тебе хорошо со мной?

– Да, – отвечаю на задумываясь.

– Но? Я его слышу.

– Но этого недостаточно, – говорю честно, потому что если не сейчас, то уже никогда. В любой другой ситуации смелости не хватит. – Для меня недостаточно. Вы одиночка. Не знаю, было ли так всегда, или жизненные обстоятельства заставили вас самоустраниться от любого общения. Секс в молчании, а после ни слова. Чувствую себя шлюхой, которой оплатили фиксированное время и объём работ. Пришла из ниоткуда, сделала, что должна и ушла в темноту. Без души, без тепла, сухо, пусто.

– Это просто секс.

– Для вас – да, для меня же… Я к вам привыкаю, – не знаю, из каких глубин я выуживаю столько смелости, чтобы говорить каждое слово, глядя в синее марево. – К закрытому, холодному, молчаливому. Ищу свет в коридорах вашей тьмы и иногда, кажется, вижу слабый огонёк, который откликается блеском во взгляде. Но всё больше понимаю, что это фикция и самовнушение: женщины склонны находить смысл в пустом.

Именно сейчас вспоминаю сказанное в бреду: «Ты – мой свет», и всё больше понимаю, что высказывание относилось не ко мне. Долгий взгляд и молчание. Но я не жду ответа. Его не будет. По крайней мере, не сейчас. Я просто хочу, чтобы Островский понимал: он может меня уничтожить лишь одним безразличием. Больших усилий не требуется. Опасно с моей стороны выставлять свои слабости, но он их и так видит, прекрасно понимая, что перед ним я беззащитна и открыта.

– Моя очередь. Как погиб ваш сын? – Ловлю гневный взгляд, показывающий, что я лезу туда, куда никому нет входа, но Островский сам установил правила игры, а их он выполняет безоговорочно.

– Никита обучался в элитной школе. Так захотела жена, считая, что заработанные деньги нужно вкладывать в ребёнка. Я не возражал. Много работал и всегда мало уделял ему внимания, решив, что он мальчик с головой на плечах и ничего не случится… Мы оба пропустили момент, когда подросток пристрастился к наркотикам, от передозировки которых и скончался. Страшнее момента в моей жизни до сих пор не было. И предугадывая твой вопрос, сразу отвечу. После произошедшего с головой ушёл в работу, пахал сутками, иногда без сна. Меня не было в городе, когда Надя пыталась покончить с собой. Аронов успел, вызвал скорую, но по дороге в больницу она умерла от сердечной недостаточности. Прилетел первым же рейсом, по пути машину вынесло с трассы, и мы перевернулись. Это, – указывает на своё лицо, – итог. На похороны жены я так и не попал. Выполз из больницы только через месяц.

– И стали таким? – Он понимает, что сейчас я говорю не о внешности.

– В какой-то момент в тебе что-то щёлкает, и ты больше не ждёшь понедельника, нового года или дня рождения. Всё решается в считаные секунды, а месть становится целью, к которой ты упрямо идёшь.

– А что за ней?

– Тьма. И безразличие. Именно это я и имел ввиду, когда говорил тебе, что «жить счастливо» не про меня.

– Вы просто не пробовали, – переубеждаю его и улыбаюсь, когда произношу: – Возможно, такая женщина как Гронская смогла бы вернуть вашу веру к жизни.

– Эта уж точно не ценительница глубины души, скорее, глубины кармана, – ухмыляется, всем видом выказывая пренебрежение.

– А я?

Улыбка сползает с лица Парето, а взгляд становится серьёзным. Ничего хорошего для себя я не услышу, но так будет проще в следующий раз сказать ему «нет».

– Я устал. Хочу спать, – закрывает глаза и даёт понять, что стриптиз окончен.

За нашей игрой не заметила, что капельница почти закончилась. Вытаскиваю её, заклеивая катетер. Беру поднос и несу в дом, чтобы и самой поесть, пока Костя спит.

Костя… Только мысленно я позволяю себе так его называть, вкладывая в эти пять букв нечто ласковое и бесконечно родное. Вряд ли хватит смелости произнести это вслух, тем более обратиться к нему открыто. В данный момент я ближе всех, но всё равно дальше, чем он может себе позволить.

Ещё через пару дней Островский уже уверенно сидит и есть сам, отбирая из моих рук ложку. Его бесит собственная беспомощность и моя лукавая улыбка, когда приходится просить о помощи. У меня есть вариант нарваться, когда Парето станет прежним, наказание он придумает самое изощрённое.

– Хочу в душ, – озвучивает просьбу поздним вечером, когда я уже собираюсь уйти к себе, потому что моё постоянное нахождение рядом более не требуется. – Я чувствую, как о меня воняет.

– Неправда. Я обтираю ваше тело влажными салфетками.

– Это не то. Мне. Нужен. Душ.

– Что мне сделать?

– Помочь до него добраться.

Покорно соглашаюсь, заклеиваю раны водонепроницаемым пластырем, и после немалых усилий, помогаю Косте подняться, опершись на меня. Его покачивает, пока он привыкает к положению стоя, но спустя несколько минут мы всё же идёт в направлении ванной комнаты. Здесь душевая больше: значительное пространство, отгороженное стеклянными стенками. Вероятно, по этой причине, он и выбрал данный коттедж, потому что в моём душевая в три раза меньше. Вношу стул, помогая опуститься на него Островскому, и собираюсь уйти.