— Но я всё ещё никак не могу понять, почему она собрала всю информацию, которую вы описали.

— Я это понимаю. И хотя она на самом деле не уполномочила меня говорить вам об этом, мне придётся дать вам дополнительную информацию, если я действительно намерена объяснить. Но прежде чем я это сделаю, пожалуйста, поймите, что то, что я собираюсь вам рассказать, может стоить десятков жизней, если Клинтан когда-нибудь узнает об этом, Ваше Высокопреосвященство.

— Вы намерены рассказать мне об этом, чтобы прояснить, почему вы хотите, чтобы я посоветовал передать её предложение Шарлиен? — спросил Стейнейр, и она кивнула. — В таком случае, Адора, это попадает под тайну исповеди. Без вашего разрешения я никогда не поделюсь этим ни с одной живой душой.

— Спасибо, Ваше Высокопреосвященство.

Она ещё раз глубоко вздохнула и расправила плечи.

— Ваше Высокопреосвященство, внутри Церкви, на самых высоких уровнях, есть группа людей, которые знают о злоупотреблениях вокруг них так же хорошо, как любой черисиец. Я не открою их имен, даже вам, без их разрешения. Если уж на то пошло, я уверена, что знаю лишь горстку из них. Но Анжелик — Ниниан — была одним из их главных агентов на протяжении десятилетий. Они называют себя просто «Круг», и их цель заключается в…

.VII.

Перевал Талбора,

Герцогство Менчир,

Лига Корисанда

Сэр Корин Гарвей мрачно наблюдал, как раненые ковыляют в тыл. Многие из них использовали своё оружие в качестве импровизированных костылей. То тут, то там один из них опирался на плечо товарища — иногда оба были ранены и опирались один на другого, поддерживая друг друга — а группы носильщиков несли людей, раненных слишком тяжело, чтобы даже хромать. — «В мире не может быть ничего ужаснее проигранной битвы», — подумал он. Дело было не просто в поражении, а в осознании того, сколько людей погибло и было ранено по его приказу совершенно напрасно.

В отличие от многих других командиров, Гарвей взял себе за правило навещать раненых так часто, как только мог. В любом случае, слишком многие из них умрут, несмотря на всё, что может сделать Орден Паскуале, и он чувствовал себя обязанным хотя бы сказать им, как он им благодарен за всё, что они сделали и выстрадали. И это также заставляло его осознавать цену своей неудачи.

«Это не совсем честно, Корин», — настаивал уголок его мозга. — «Это не твоя вина, что у черисийцев есть дальнобойная артиллерия и эти проклятые ружья».

«Нет», — резко возразил другой уголок его мозга, — «это ты виноват, что сумел загнать всю свою армию в Перевал Талбора, как овец на бойню».

Он стиснул зубы и вспомнил ярость, бурлившую в его жилах. Единственной дело, которое ему удалось сделать после того злополучного дня, и доставившее ему неистовое чувство личного удовлетворения — это освободить барона Баркора от командования. Но даже это чувство удовлетворения было ущербным, потому что он не мог простить себя за то, что не решился действовать и не снял Баркора с должности, как только до него дошла весть о высадке Кайлеба. Барону потребовалось больше четырёх часов, чтобы привести в движение хоть один из своих отрядов. Даже тогда он двигался с артритной медлительностью, а основная часть арьергарда всё ещё находилась в западной части перевала, когда разбитые остатки кавалерии Разделённого Ветра бросились назад.

Даже тогда у Баркора ещё оставалось время, чтобы очистить перевал и позволить по крайней мере части оставшихся войск, оказавшейся в ловушке позади него, покинуть ограниченную территорию Талбора. Но барон запаниковал, услышав неумолимо завышенные оценки силы черисийцев от побеждённой кавалерии. По собственной инициативе он приостановил наступление и приказал своим людям окопаться там, где они находились. К тому времени, когда Гарвей сумел добраться до арьергарда, чтобы лично отменить приказ Баркора, черисийцы воистину представляли внушительную силу, и попытка пробить себе путь через перевал закончилась кровавым крахом и потерей более трёх тысяч убитыми, ранеными и пленными. В сочетании с потерями, понесёнными кавалерией Разделённого Ветра, это составило в общей сложности более шести тысяч человек, и они фактически оказались загнанными более чем на полторы мили дальше на восток, глубже в ущелье.

Это было две с половиной пятидневки назад. За последние двенадцать дней он предпринял пять отдельных попыток вырваться из окружения, более чем удвоившие его первоначальные потери в процессе. Он знал, что его усилия почти наверняка были тщетны, как знали и его люди, но они отвечали на его приказы с бесстрастным мужеством и готовностью попробовать в любом случае, что заставляло его стыдиться просить их об этом.

«Но это не значит, что у тебя был выбор, Корин. Ты не можешь просто оставаться здесь, не с перерезанной линией снабжения. Нет больше игры в ожидание, когда тебе уже пришлось начать резать лошадей и драконов. И даже при урезанных пайках, припасы закончатся через несколько дней, даже не пятидневок. Тут либо борьба за прорыв из окружения, либо голод, либо капитуляция».

Его разум вздрогнул от последнего слова, но это было слово, с которым он должен был столкнуться. Даже если бы у Корисанда была другая полевая армия, она не смогла бы прорваться через позиции черисийцев, чтобы освободить его. Не против черисийского оружия. И, как он решительно признался сам себе, не против черисийских командиров.

Запасы еды были ограничены, а у целителей заканчивались бинты и лекарства. У них уже кончились почти все болеутоляющие, и его люди страдали и умирали напрасно, ничего не добившись… кроме того, чтобы заставить черисийцев тратить боеприпасы, убивая их.