— …клади чёрную десятку на красного вальта, — договорила я за неё.

— Ну, ты понимаешь. Ну, или тебе хотя бы будет чем заняться.

И Лиз уехала, на прощание бросив обеспокоенный взгляд на своего любимца, которого нимало не встревожил её отъезд, и наказав выгуливать его трижды в день, иначе пожалею: в гневе он способен и поезд заставить сойти с рельс.

Карты у меня с собой и так были. Обычно я ношу с собой колоду: перебирать карты, когда нечего делать и хочется чем-то занять руки, лучше, чем вышивать гладью, и потенциально выгоднее. Если не тренироваться, в один прекрасный день за карточным столом руки подведут.

Но пасьянсы я никогда не раскладывала, и мне немного стыдно говорить, почему. Я жульничаю. Когда играешь в "двадцать одно" или "5 карт на руках", это и к лучшему, но в пасьянсе-то какая в том польза?

С пользой или нет, но я поймала себя на том, что подтасовываю карты.

Втянулась я в это довольно быстро. Не в игры, они сущая трата времени, одна другой хуже, а в сами карты. Могла мысленно воспроизвести порядок их следования, подружилась с ними, и они раскрылись передо мной. Если достаточно практиковаться, всегда будешь знать, какая карта придёт следующей, и сможешь распознавать карты, которых не видишь, так хорошо, как если бы они были краплёными.

Я забавлялась картами довольно долго, пока Уинстон не вскочил и не начал скрестись в стенку палатки. Я подумала, что лучше одеть его в скафандр, не дожидаясь исступления, подняла голову — и встретилась с девочкой лицом к лицу. Она стояла у палатки, с улыбкой смотрела на Уинстона, а под мышкой у неё был телескоп. Взглянула на меня и погрозила пальцем: ай-яй-яй!

— Погоди! — крикнула я. — Я хочу поговорить!

Она снова улыбнулась, пожала плечами и превратилась в идеальное зеркало. Всё, что мне было видно, — искажённое отражение палатки и кусочка земли, где она стояла. Искажения закрутились, расплылись и начали таять. Прижавшись лицом к стене палатки, я следила, как девочка уходит, и мне было видно, поскольку она была единственным движущимся объектом в округе. Она удалялась не спеша и, возможно, оглядывалась через плечо, но за это не поручусь.

Я быстро облачилась в скафандр, призадумалась, потом одела и Уинстона. Выпустила его, зная, что его зрение и чутьё здесь бесполезны, но надеясь, что некая особая собачья интуиция поможет мне взять след. Он потрусил вперёд, пытаясь обнюхать землю, но, как и обычно, только вымазал гермошлем в пыли. Я пошла следом за ним с фонариком в руке.

Вскоре пёс остановился и принялся сильнее обычного тыкаться шлемом в землю, будто пытался что-то поднять. Я опустилась на колени, посмотреть, что именно. Это был кусочек какого-то губчатого материала. Когда я взяла его в руку, он раскрошился у меня в перчатке. Я громко расхохоталась; Уинстон поднял голову, и я похлопала его по шлему:

— Можно было догадаться, что ты не пройдёшь мимо еды, даже если не можешь её понюхать!

И мы двинулись дальше вместе по следу из хлебных крошек.

Чувствуя себя чем-то вроде эмблемы на капоте лунохода — и показывая намного больше хромированного живота, чем одобрили бы сэр Роллс и господин Ройс, — я дерзко вышла на солнышко, почти такая же голая, как в день, когда родилась. Дерзко, если упустить из виду то, что перед этим я полчаса собиралась с духом. Голая, если не считать таинственного силового поля, удерживавшего вокруг меня тёплое воздушное одеяло минимум пять миллиметров толщиной.

Даже то, что касалось тепла, было иллюзией. Конечно, я чувствовала себя так, будто воздух меня согревает, а без этой психологической подстраховки сомневаюсь, что справилась бы. Но на самом деле воздух меня охлаждал. Проблема отвода тепла актуальна для любого скафандра, хоть купленного в магазине фирмы "Хэмилтон", хоть сотворённого ловкостью рук Гения с "Роберта А. Хайнлайна". Видите ли, человеческое тело выделяет тепло, а основное назначение скафандра — служить хорошим изолятором; если тепло не отводить, перегрев задушит вас. Видите?

Ох, братцы… если вы уже успели посмеяться над моими объяснениями наноинженерии и кибернетики, вас ещё не так разберёт, когда услышите, как Хилди доступно рассуждает о скафандрах на основе поля.

— Ты прекрасно держишься, Хилди, — польстила мне Гретель (имя вымышленное). — Я знаю, нужно время, чтобы привыкнуть.

— Откуда знаешь? — парировала я. — Ты выросла в скафандровом поле.

— Да, но ты не первый новичок, кого я сопровождаю.

Что есть, то есть, новичок, делаю робкие первые шаги. Я нагнулась, тщетно пытаясь разглядеть носки своих ног, и подумала, что не увижусь со ступнями, пока не рожу. Пошевелила пальцами на ногах, и солнечные зайчики заплясали на их отражениях. Как будто на мне были толстые носки из защитной майларовой плёнки, я ощущала только жёсткость каменистой лунной поверхности, но не температуру. Как мне сказали, это результат действия принципа обратной связи; на самом деле поле позволяло мне парить в пяти миллиметрах над поверхностью и не касаться её, как бы сильно я ни топала. Тоже хорошо, особенно когда камни такие раскалённые.

— Как дела с дыханием? — спросила Гретель. Я не сразу привыкла к тому, как странно звучал её голос. Вживлённый в меня телефон стал частью скафандра-поля и синтезировал голосовые сигналы на частоте, которой хайнлайновцы пользовались для связи между скафандрами.

— Всё ещё хочется хватануть воздуха, — призналась я.

— Повтори-ка?

Я повторила, отчётливо выговаривая каждое слово.

— Пройдёт, это психическое.

Думаю, она имела в виду психосоматическое или, возможно, психологическое. Или сказала именно то, что собиралась. А как ещё, если не психом, назвать человека, доверившего свою драгоценную шкуру пространственному эффекту, которого, насколько я понимаю, не существует в реальном мире?