— Как раз такого рода ретроспективный взгляд Уолтеру и нужен, — заметил я.

— Да. Я не сказал, что у меня нет интересных вам идей. Мне просто любопытно, почему я должен развивать их для вас.

— Я тоже об этом думал, — сказал я. — Просто ради тренировки, понимаете? И знаете, мне не приходит в голову ничего, что могло бы убедить человека, запустившего процесс медленного самоубийства, отложить свои планы на год и присоединиться к нам в деле написания бесполезных статей.

— А я ведь был журналистом, вы знаете?

— Нет, я не знал.

— Так вот, значит, что вы думаете о том, что я делаю? Думаете, это самоубийство?

Бренда серьезно взглянула на него. Я почти почувствовал ее беспокойство.

— Если вас убьют на ринге, это назовут именно самоубийством, — напомнила она.

Он поднялся, прошел к небольшому бару в боковой части комнаты и, не спрашивая, что мы желаем, наполнил три бокала бледно-зеленым ликером и принес нам. Бренда понюхала напиток, попробовала и отпила большой глоток.

— Вы представить себе не можете силу пораженческих настроений после Вторжения, — сказал МакДональд. Очевидно, было невозможно долго удерживать его ни на одной теме, так что я примирился с неизбежностью и расслабился. Журналист должен уметь позволять объекту своего внимания выговориться.

— Назвать это войной значило бы извратить сам смысл слова "война". Мы сопротивлялись — но, думаю, не больше, чем может сопротивляться муравей, когда кто-нибудь пинком сносит муравейник. Полагаю, что муравьи в такой ситуации могут драться достойно, но на это достоинство начхать тому, кто пнул. Он едва заметит, что наделал. Возможно даже, что он сделал это, вовсе не питая сознательной неприязни к муравьям; это могло выйти случайно или быть побочным эффектом другого действия, например, вспашки поля. Нас всех за один-единственный день смело плугом. Те из нас, кто оказался на Луне, пребывали в шоке. Так или иначе это шоковое состояние накрыло нас на многие десятилетия. И в некотором смысле… оно сидит в нас и по сей день.

Он снова затянулся сигарой и проговорил:

— Я из тех, кого тревожит движение непротивления злу. Его идеалы хороши, просто великолепны, но я чувствую, что они делают нас уязвимыми и заводят в тупик.

— Вы говорите об эволюции? — спросила Бренда.

— Да. Мы теперь сами выстраиваем свой генетический код, но достаточно ли у нас настоящей мудрости, чтобы знать, что выбирать? Миллиарды лет селекция шла естественным путем. И я не уверен, разумно ли отправлять на свалку систему, проработавшую так долго.

— Смотря что понимать под "работой", — обронил я.

— Вы нигилист?

Я пожал плечами.

— Ну хорошо, — продолжил он. — Работала система в том смысле, что формы жизни становились все более сложными. Биология словно бы стремилась к чему-то. Мы знаем, что этим чем-то были не мы — Пришельцы доказали, что во Вселенной существуют создания куда поумней нас. Но Пришельцы были существами с газового гиганта, они возникли, должно быть, на планете, подобной Юпитеру. Вряд ли мы с ними родственники, даже дальние. Считается, и вроде бы уже никем не оспаривается, что Пришельцы явились на Землю, чтобы спасти дельфинов и китов от загрязнения, творимого нами. Я не знаю ни одного убедительного доказательства этой гипотезы, ну и черт с ней. Предположим, что так и есть. Это значит, что мозг водных млекопитающих устроен скорее как у Пришельцев, чем как у нас. Пришельцы не считают нас по-настоящему разумной расой, для них мы не более чем просто общественные животные — наподобие, скажем, пчел, кораллов или птиц. Правда это или нет, но Пришельцам до нас больше нет сколько-нибудь серьезного дела. Наши пути не пересекаются, и общих интересов у нас нет. Мы предоставлены своей судьбе… но, если мы не будем развиваться, никакой судьбы и никакого будущего нам не видать.

Он поднял на нас глаза и оглядел по очереди меня, Бренду, снова меня. Его последние слова, казалось, имели для него чрезвычайную важность. А я ведь никогда всерьез ни о чем подобном не задумывался…

— Есть и еще один момент, — снова заговорил МакДональд. — Мы знаем, что на других планетах есть жизнь. Мы знаем, что космические путешествия возможны. Когда мы следующий раз столкнемся с инопланетянами, они могут оказаться еще хуже Пришельцев. Они могут захотеть истребить нас, а не просто выгнать. Думаю, мы обязаны поддерживать и развивать несколько видов боевых искусств на случай, если нам повстречаются какие-нибудь мерзкие твари, которых можно побороть.

Бренда выпрямилась на стуле и широко распахнула глаза:

— Да вы хайнлайновец!

Настал черед МакДональда пожать плечами:

— Я согласен со многим из того, что они говорят, хотя и не посещаю их собрания. Но у нас с вами речь идет о боевых искусствах.

Разве о них? Я уже потерял нить… А МакДональд продолжил:

— Эти искусства считались утраченными почти целый век. Я провел десять лет за изучением тысяч фильмов двадцатого и двадцать первого столетий и восстановил восточные единоборства практически из кусочков. Еще двадцать лет я овладевал ими, пока не почувствовал себя подлинным знатоком. Тогда я подался в слеш-боксинг. До сих пор никому не удавалось меня победить. И, надеюсь, не удастся, пока кто-нибудь не повторит мою технику.

— Это могло бы стать прекрасной темой для статьи, — предположила Бренда. — Борьба в прошлом и настоящем. Раньше люди держали у себя дома всевозможные виды оружия, правильно? Я имею в виду, огнестрельного. Даже рядовые граждане могли иметь его.

— Была на Земле одна страна, которая в двадцатом веке сделала ношение оружия почти обязательным. Право обладать оружием было записано в гражданском кодексе. Я всегда считал это самым странным гражданским правом за всю историю человечества. Но если бы я жил в той стране, то обязательно купил бы оружие. Невооруженный человек в вооруженном обществе должен был бы чувствовать себя крайне неуютно.