— Мне не нравится моя работа. У меня нет любимого человека. Я частенько нахожу жизнь скучной. Но разве хоть одна из этих причин — повод для самоубийства? Я чувствовал примерно то же все девяносто девять лет своей жизни — и ни разу на их протяжении не перерезал себе глотку. К тому же, то, на что я только что жаловался, наверняка верно и для других, очень многих других людей. Я продолжаю жить по той же причине, по которой, думаю, цепляются за жизнь столь многие из нас. Мне любопытно узнать, что случится дальше. Что готовит завтрашний день? Даже если он окажется почти таким же, как вчерашний, его стоит дождаться, хотя бы для того, чтобы это выяснить. Возможно, у меня не столько удовольствий и они не такие восхитительные, как мне бы хотелось, будь наш мир идеальным — но я примирился с этим, и тем дороже для меня те редкие мгновения, когда я счастлив. Повторюсь, чтобы убедиться, что ты меня понимаешь… Я люблю жизнь. Не всегда и не во всем, но достаточно, чтобы хотеть ее прожить. И есть еще одна, третья причина. Я боюсь умереть. Я не хочу умирать. Подозреваю, что после жизни нет ничего, ни рая, ни ада — и эта идея слишком чужда мне, чтобы принять ее. Я не хочу проверять ее правильность. Не хочу ни уходить, ни прекращаться. Я важен самому себе, понимаешь? Кто еще будет отпускать мне под нос злобные, ехидные комментарии обо всем на свете, если я не взвалю на себя это занятие? Кто оценит мои сокровенные шутки?..

Понимаешь ли ты, о чем я? До тебя дошло? Я не хочу умирать, я хочу жить! Ты говоришь, что я четырежды пытался себя убить. У меня нет выбора, я должен тебе верить… черт побери, я знаю, что верю тебе. Я помню эти попытки, пусть даже частично. Но не помню, почему я предпринял их. Вот это-то я и хочу, чтобы ты мне сказал. Почему?

— Ты ведешь себя так, будто это я виноват в твоих саморазрушительных порывах, — буркнул ГК.

Я обдумал его слова.

— Ну, а почему бы и нет? Если ты начинаешь вести себя, как бог, то тебе, возможно, следует взвалить на себя и некую часть божественной ответственности.

— Это глупо, ты сам знаешь. Ответ на твой вопрос очень прост: понятия не имею. Как раз это я и пытаюсь выяснить. А ты, кстати, мог бы задать и более уместный вопрос.

— Ты все равно задашь его вместо меня, так что валяй.

— Почему мне должно быть дело до твоего "почему"?

Я не ответил, и он продолжил:

— Хоть на тебя порой невозможно смотреть без смеха, есть люди и позабавнее тебя. Время от времени ты пишешь хорошие статьи, хотя последнее время занимаешься этим не слишком часто…

— Только не говори, что читаешь эту муть!

— Не могу не читать, ведь для подготовки статей используется часть моей памяти. Ты представить себе не можешь, какой объем информации я обрабатываю каждую секунду. Редкая тема, обсуждаемая в обществе, не проходит рано или поздно через меня. Только то, что происходит в личных апартаментах, сокрыто от моих глаз и ушей.

— Да и то не все и не всегда, — не удержался я.

На мгновение ему снова стало не по себе, но он быстро смахнул неловкость и продолжал:

— Я ведь признался в этом, не так ли? По крайней мере, я люблю тебя, Хилди — но должен сказать тебе, что люблю всех жителей Луны более-менее одинаково; я так запрограммирован. Цель моей жизни — если мы можем говорить о столь возвышенных понятиях — в том, чтобы всем людям было удобно, чтобы все они находились в безопасности и были счастливы.

— И живы?

— До тех пор, пока мне позволено поддерживать их жизнь. Но самоубийство — это гражданское право. Было особо оговорено, что, если вы решите убить себя, мне запрещается вмешиваться, как бы тяжело мне ни было вас терять.

— Но в моем случае ты вмешался. И сейчас объяснишь мне, почему.

— Да. С одной стороны, тут все проще, чем ты можешь вообразить. В последний век процент самоубийств на Луне медленно, но неуклонно растет. Если захочешь ознакомиться со статистикой, чуть позже я предоставлю тебе все данные. Самоубийство стало основной причиной смерти. Это и неудивительно, учитывая, как по нынешним временам тяжело умереть. Но цифры со временем сделались угрожающими, а еще более встревожило меня то, как самоубийства распределялись по причинам и демографическим показателям. Я все чаще и чаще видел, как сводили счеты с жизнью такие люди, как ты — и это меня удивляло, поскольку их самоубийства не укладывались ни в одну модель. Эти люди не совершали вызывающих поступков, не подавали абсурдных жалоб, не просили ни о какой помощи. Они просто в один прекрасный день решали, что жить дальше бесполезно. Некоторые были настолько тверды в своем желании умереть, что выбирали такие способы, чтобы наверняка разрушить мозг — в прежние времена пуля в висок была классическим вариантом, но в наши дни огнестрельное оружие сделалось дефицитом, и самоубийцам приходится проявлять смекалку. Ты не из таких. Хоть ты и побывал в ситуациях, где неоткуда было бы ждать помощи, — выбирал ты такие способы, при которых спасение теоретически возможно. Но только то, что я — пусть и незаконно — наблюдал за тобой, спасало тебе жизнь.

— Интересно, знал ли я это. Быть может, подсознательно…

На лице ГК отразилось удивление:

— Почему ты так говоришь?

Я пожал плечами:

— ГК, я тут немного обдумал услышанное и понял: многое из того, о чем ты мне только что поведал, должно было бы ужаснуть и поразить меня. Только, видишь ли… ужаснуться-то я ужаснулся, но вовсе не так сильно, как следовало бы. А не поразился и вовсе ни капельки. Это наводит меня на мысль, что каким-то задним умом я всегда догадывался о возможности, что ты не сдержишь свое обещание не вторгаться в частное жилище.

Он надолго замолчал, хмуро разглядывая песок. Разумеется, все это было показное, еще одна сторона искусства владения языком жестов. Он мог рассмотреть любое предположение в течение нескольких наносекунд. Возможно, на мое предположение ему потребовалось шесть или семь наносекунд вместо одной.

— Как знать, быть может, в твоих словах что-то есть, — наконец, произнес он. — Я подумаю в этом направлении.

— Так, получается, ты лечишь эпидемию самоубийств, как болезнь? И пытаешься найти лекарство?