На том и порешили.

Когда все разошлись по своим делам, у меня уже не было сил идти препираться с учителями и махать у них перед носом разрешением на учёбу, да и дело было к вечеру, так что я решила, что сегодня и так потрудилась достаточно, и отправилась домой принять ванну с цветочным отваром. Поднимаясь по лестнице, я обнаружила, что меня больше не проволакивает силком мимо второго уровня, а вместо этого лестничный колодец окружён туманом, и только в проёме перегородки висит поющий ветер – наверное, чтобы оповещать хозяина, если вдруг я захочу войти. Что ж, жизнь начала устраиваться.

Довольная собой, я приняла ванну, отужинала приятно и разнообразно и легла спать пораньше, чтобы отдохнуть от суматошных дней.

А утром за завтраком меня встретила перепуганная Буппа.

– Пранья, – прошептала она дрожащими губами, – мне знаете что на кухне сказали? Этой ночью амарданур прибрал десяток слуг!

– Каких слуг? – севшим голосом спросила я, чуя неладное.

– Работников каких-то. Все в одном доме жили и что-то там чинили… или точили, я не вникала… – она задумалась. – Да, вспомнила, точили мечи!

– Какой ещё амарданур? – выпалила я, уставившись на Буппу.

– Ну как какой? – развела руками она. – Который тут на пике живёт, ясное дело. Амарданур Саафучон Думрун Сункиат. Вы что же, не знали, кто у нас амард?

Я потупилась, пристыжённая её вопросом. Надо было с самого начала у неё узнать про местного амарда, но я тогда нос задирала, мол, что я буду служанку спрашивать, когда тут целый клан… Вот только клан ответов не дал, а потом я постыдно забыла, особенно после того, как на месте амарданура Думруна обнаружилась Ари Чалита. Но интересно, однако… Титул Саафучон – достойный, добродетельный – явно сочетался с прозвищем Сункиат, добропорядочный. Такой весь из себя хороший амарданур. Куда он только делся с пика?

– И часто он людей похищает? – скривилась я.

– Типун вам на язык, – махнула на меня рукой Буппа. – Никого он не похищает, наш амарданур не какой-нибудь дикарь!

– Ты ж говоришь, он забрал точильщиков?

– Забрал же, не похитил! – фыркнула Буппа. Увидев мой бессмысленный взгляд, она пояснила: – В жертву забрал.

Я перестала понимать что-либо вообще. Человеческие жертвоприношения нужны, чтобы добывать махару. Амарды её из людей не пьют, у них своей хоть отбавляй. Но у Саинкаеу и амарда-то нет! Только Ари Чалита в хрустальном гробу, и махара на горе – из неё. И махары той в воздухе растворено столько, что ложкой есть можно. Так какие жертвоприношения?!

– Пойду-ка я на это посмотрю, – выдавила я, встала и выбежала из дома, несмотря на Буппины возражения и недоеденный завтрак.

Около дома точильщиков собралась небольшая толпа – слуги, ученики и даже охотники пришли полюбопытствовать, что там произошло. Я выставила перед собой жетон и протолкалась ко входу. Двое стражников попытались меня не пустить, но жетон их убедил.

Внутри оказалось тихо и пусто. Я сунула нос в пару комнат, но не увидела там ничего особенного – те же верстаки, те же развешанные по стенам инструменты. Если амарданур забрал мужиков себе, то что я собиралась тут увидеть? Следы борьбы? Вряд ли слуги могли бороться с амардом. Особенно с амардом, которого нет.

Когда человека приносят в жертву, чтобы извлечь из него махару, она выходит постепенно, отчего человек бледнеет, слабеет и наконец засыпает – сном, от которого уже больше не проснётся. Если бы над точильщиками провели такой ритуал, я бы увидела их тела. Но если их «забрали» ночью, то вряд ли эти тела остались на рабочих местах. Я прошла в глубь одной из мастерских и приоткрыла дверь в спальню работника.

Сначала мне показалось, что листья и цветы, обыкновенно растущие из стен и перегородок внутри древодомов, тут разрослись уж очень рьяно, но, присмотревшись, я поняла, что передо мной одна из статуй-кустов, только на сей раз в лежачей позе.

Я подошла поближе на едва гнущихся ногах. Да, это несомненно был точильщик, я его узнала. Разговаривала с ним, когда пыталась понять суть проблемы с заточкой. Молодой, коренастый мужик, с небольшой бородкой – это точно был он, только теперь вместо плоти и волос его образ складывался из переплетения тонких гибких веток. Открытые глаза со спиральками свёрнутых побегов вместо зрачков, без выражения смотрели в потолок. Я на всякий случай тоже глянула, но там не было ничего, кроме обычных белёных досок.

Куст-статуя всё ещё был накрыт лёгким покрывалом, хотя одежда, в которой человек спал, тоже превратилась в переплетение ветвей. Превратилась – потому что я не могла представить себе, как ещё это могло случиться. Я даже ковырнула ногтем кору одной из веток на плече статуи, ожидая, что оттуда выступит кровь, но увидела только зеленоватую, едва влажную древесину. Откуда в кусте влага, если он лежит в кровати на втором уровне, на дощатом полу? Я сдёрнула со статуи покрывало, отметив, что длинная туника, изображённая ветвями, неопрятно сбилась вокруг ног, точно так, как бывает у спящего человека. Если я всё ещё надеялась, что статуи – осознанное дело рук какого-то создателя, изображавшего людей с портретным сходством, то эта надежда окончательно растаяла. Никто бы не увековечил человека в неопрятно задравшейся тунике. Так же как не стали бы создавать образы людей, ковыряющихся в зубах или рассматривающих собственную пятку, а я видела в резиденции и таких.