— Вы, должно быть, уже слышали, что Карл выбран императором?

— Это добрая весть, — отвечал Тарновский и, обращаясь к Джевицкому, продолжил: —Радуюсь, что вы ее нам привезли, ваше преосвященство.

— Теперь Испания, Нидерланды и все княжества немецкие в одних руках. Каково будет ваше суждение на сей счет? — поинтересовался король.

— Мы получили могучего союзника, в государстве которого никогда не заходит солнце. Нам легче будет отразить нападения крестоносцев и турок, потому что иные опасности ныне нам не угрожают.

— Королева находит, что куда больше толку было бы в франко-турецком союзе. Против Габсбургов.

— Если и против, то с кем? Не вижу других союзников. Простите, ваше величество, но устами королевы говорит неприязнь.

— Неприязнь? С чего бы?

— Есть на то причина. Недавно умершая королева Неаполя Иоанна отписала в завещании изрядную толику денег родственнице своей — Барийской герцогине. Карл отказался подтвердить завещание Иоанны и — соответственно — выплатить деньги.

— Отказал?! Не думаю, чтобы супруга моя знала об этом уже в день приезда послов.

— Тотчас по приезде, — вмешался в разговор Джевицкий. — Я поведал о сей неприятной истории канцлеру ее королевского величества.

— Доктору Алифио? Италийцу?

— Да, ему.

— Гм… Стало быть, знала… Это меняет положение вещей, — признался король.

— И я так полагаю, ваше величество, — добавил Джевицкий. — Карл Пятый нарушил взятые им перед выборами обязательства по поводу неаполитанского наследства.

— А был ли он посредником между нами и крестоносцами, как обещал?

— Лишь в известной мере, ваше величество. Он склонял великого магистра признать вассальную зависимость от вас и присягнуть вам на верность.

— Однако Альбрехт отказался сделать это.

— Увы.

— С крестоносцами все едино войны не избежать, — заметил Тарновский. — Худо, что великий князь Московский Василий спешит объединить русские земли. Есть вести, что он замирился с ханом Гиреем.

— И вы полагаете, на нас снова двинутся татары? — спросил король.

— В этом я более чем уверен, — утвердительно ответил Тарновский. — И если бы вы, ваше величество, позволили мне объяснить государыне, сколь велика подступившая к нам со всех сторон опасность, быть может, она не стала бы именно сейчас добиваться своих прав на наследство Иоанны.

— А вы попытайтесь сами сделать это. Кроме того, необходимо потребовать от великого магистра подчинения Короне… Если только он не нападет на нас первым…

Короля Бона выслушала куда внимательней, чем Тарновского.

— Стало быть, война неизбежна? — спросила она.

— Да. Кнехты великого магистра предают огню и разорению наши пограничные земли.

— И вы снова хотите покинуть Краков? Когда же?

— Во всяком случае, не раньше, чем на помощь Альбрехту придут наемные войска и западные рыцари. Но войны — мужское дело, не обременяйте себя подобными заботами. Вы ведь не поверили Тарновскому, когда он говорил, что наши границы вечно под угрозой.

Бона тяжело вздохнула.

— О боже! Что я, выросшая в Бари, могла знать о крестоносцах? О татарском ясыре — этой страшной неволе, придуманной для детей и женщин? Об отуреченных сиротах, из которых растят янычар? Кстати, о Тарновском…

— Любопытно, что вы о нем скажете, — оживился Сигизмунд.

— Верно ли, что на время войны Фирлей передаст ему свой гетманский жезл?

Король, казалось, был обескуражен таким вопросом.

— Не знаю, откуда такие вести? Гетманом коронных войск был и остается Миколай Фирлей из Домбровицы. Есть и будет до самой смерти своей на поле брани.

— Тем лучше. И еще одно. Пожалуй, стоит уже сейчас сделать что-нибудь для Кмиты.

— Кмита весьма надменен и смутьян.

— Неужто? — удивилась королева. — Он предан вам всей душой.

— Мне?

— Вам и династии Ягеллонов. Он старше Тарновского, а посему так спешит занять высокую должность.

Сигизмунд подошел к Боне вплотную и долго вглядывался в ее лицо.

— Бог мой! Столько хитроумных замыслов в столь очаровательной головке, — наконец произнес он.

— Неужто среди них не бывает и такого: «Я тоже спешу»? Но не к королю, раздающему благодеяния. А к супругу. Почему вы отвернулись? Спрятали лицо? Боже, почему вы залились румянцем?

Бона ответила очень тихо и страстно:

— Италийские женщины — это воистину ую1а сРатоге, на которой можно сыграть дивную любовную песнь, но только если…

— Если? — переспросил король.

— Если умеешь играть.

— Ваш ответ не прям, — огорчился король. — Он не может быть утехой для сердца.

Она улыбнулась.

— Сегодня вечером я попробую дать вам ответ, который, я надеюсь, будет для вас утешением.

В следующее мгновение король заключил Бону в объятия…

Они расстались лишь на рассвете, и король, уходя, еще раз коснулся разметавшихся на подушке волос и прошептал: