Как получилось, что Мишель рассказал ему о своих чувствах к Саусан, о своих волнениях и страхе, что ее родные могут помешать им пожениться, о планах и надеждах на будущее, он не смог бы объяснить и сам. Джеремия Смит держался так просто и непринужденно, был так внимателен к нему, что Мишеля вдруг потянуло выговориться, раскрыться, найти у американца ободрение и поддержку.

…Теперь же, на катере, уходящем в мирную голубизну Средиземного моря, за столом с американцем и фалангистским фюрером Фади, Мишель вдруг подумал, что разоткровенничался зря, ведь он совсем не знал американца, тесные отношения которого с Фади отнюдь не служили ему лучшей рекомендацией; даже в маронитской среде этого фалангиста многие считали отпетым уголовным преступником и убийцей.

Джеремия Смит пил только грейпфрутовый сок. Он сидел, откинувшись в плетеном кресле, с наслаждением вытянув ноги, и шутливо рассказывал, как скучно и однообразно проводил «уик-энды» у себя дома — в нью-йоркском пригороде Рошели, тихом, благопристойном местечке с тщательно ухоженными зелеными лужайками и живописными каналами.

Джеремия Смит подшучивал над своими благопристойно-скучными соседями, над самим собою, степенно совершающим воскресный моцион с супругой, демонстрирующей новый наряд и цепким взглядом оценивающей наряды своих соседок, точно так же прогуливающихся с безликими, стандартно образцовыми мужьями и с положенным количеством детей — тремя, а то и четырьмя. У самого Смита их было трое — две девочки и мальчик, ходившие пока еще в младшие классы местной школы, и когда он рассказывал о своих детях, в голосе его была грусть.

Фади, все больше налегавший на виски, снисходительно улыбался и кивал. Чувствовалось, что рассказы американца ему неинтересны и непонятны. Фади угостил своих гостей перед выходом в море превосходным ланчем — в небольшом ресторанчике рядом со старинной цитаделью, построенной крестоносцами на городище, тысячелетиями бывшем сердцем Библоса. Со второго этажа ресторанчика открывался живописный вид на древние развалины, на цитадель, на короткую и тесную улочку, на которой обосновались лавочки антикваров и торговцев сувенирами. Когда-то здесь бродили толпы туристов, но теперь туристы в Ливан не ехали, и по улочке слонялись мордастые парни в темно-зеленой форме фалангистов, перепоясанные ремнями и увешанные оружием.

Отдав приказания официанту, пожилому, еще старой выучки, которыми когда-то славились рестораны Ливана, Фади извинился перед Мишелем и предложил американцу спуститься с ним вниз — в лавочку напротив, где у торговца появилось несколько древних финикийских монет — оказывается, Джеремия Смит был нумизматом и по его просьбе Фади иногда присматривал для него в местных лавочках что-нибудь интересное. Они отсутствовали с полчаса, и американец вернулся довольный приобретением. Пакетик с монетами он положил в нагрудный карман и то и дело ласково поглаживал его, благодарно кивая непроницаемому Фади.

Вот и теперь, потягивая из высокого стакана грейпфрутовый сок, вспоминая о детях и с наслаждением вдыхая бодрящий морской воздух, Джеремия Смит порой касался нагрудного кармана, словно хотел удостовериться, что пакетик с монетами на месте.

Фади несколько раз пытался заговорить о политике, о мусульманской угрозе, нависшей над христианским Ливаном, о том, что фалангисты всегда были верны идеалам западной демократии и что Запад должен занять, наконец, в ливанском кризисе четкую позицию. Но Джеремия Смит ловко переводил разговор на другую тему и разок даже легонько осудил экстремистов, имевшихся и в мусульманской, и в христианской общинах, в ответ на что Фади досадливо поморщился и заявил, что главный экстремист в Ливане — это шейх Фарид-бей и что чем скорее его постигнет судьба его отца, шейха Фуада, тем будет лучше для всех — и для христиан, и для мусульман.

Катер тем временем то и дело менял галсы, курсируя то в одном, то в другом направлении вдоль берега, казавшегося издалека неровной прерывистой полоской. Рулевой словно искал в море известное и нужное ему место. Но вот рев двигателей стал слабее, и Мишель понял, что моторист сбавил обороты. Пена, бегущая от носа катера вдоль бортов, стала меньше, ее шипение — тише.

Из-за рубки появился фалангист в белой матросской одежде, в кокетливом синем берете с большим красным помпоном. Он остановился, ожидая, пока Фади позволит ему приблизиться.

Прошло еще несколько минут, катер еще больше замедлил движение, его двигатели теперь работали на холостом ходу, и он скользил по инерции по голубовато-зеленой воде, бесшумно рассекая длинные пологие волны. Ветерок стих, и на них не было теперь привычных пенных барашков. Джеремия Смит рассказывал о своей встрече с эмиром Шехабом, хранителем бейрутского Национального музея, которому он предложил передать коллекции музея финикийских монет на временное хранение в какой-нибудь из музеев США, но старик наотрез отказался.

— Старик — чудак… и все же как можно не оценить его патриотизм. Мы, американцы, тоже патриоты, но…

Дикий человеческий крик прервал его на полуслове, и Мишель инстинктивно вскочил: годы гражданской войны приучили его к мгновенной реакции. И тут же послышался тяжелый всплеск. Мишель бросился к ближайшему борту и вдруг увидел почти под собою, в зеленоватой воде, под медленно скользящим днищем катера человеческое лицо с глазами, обращенными вверх и полными ужаса. Человек быстро погружался, и руки его судорожно дергались, не в силах остановить погружение. Он кричал под водою-из широко открытого рта рвались к поверхности пузырьки воздуха… Тело человека шло вниз вертикально, будто что-то тянуло его ко дну за ноги.