Антон заглушает двигатель. Секунду смотрит перед собой и буквально затягивает на моей шее удавку из колючей проволоки своим заявлением:

— У твоей бабули чудный алабай. Я оставлю его себе, если вдруг она преставится.

Ах, ты, подонок! Он следит за всеми. Не только за мной, но и за моими близкими. Завуалированно угрожает, что в случае чего не пощадит даже мою старенькую безобидную бабушку.

Я поджимаю губы и часто моргаю, чтобы не заплакать.

Громов щелкает складным ножичком, рывком разрезает кабель и закидывает его под сиденье. Незнакомый мне мужчина обходит «Бугатти» с моей стороны и, склонившись, ждет, пока Антон опустит стекло.

Я с огромным трудом набираюсь смелости посмотреть на байкера. Не русский. В его жилах явно течет буйная горная кровь. Соколий взгляд пронизывает до костей. Слишком острый: сразу замечает следы на моих запястьях.

— Майору не спится? — первым подает голос Антон.

— Я сегодня без прелюдий, Гром, — твердым, жестким тоном отвечает майор. — С одного адреса неподалеку в полицию поступил звонок от некой Екатерины Вольской, которую ваша братия удерживает силой.

— Братия? — усмехается Громов. — Будьте поосторожнее с выражениями, майор Беркутов. За такое можно погон лишиться.

Но этот самый Беркутов, которому я и посылала сообщение, переключается на меня.

— Вы Катя?

— Да, — тихо пищу, кивнув.

— Мы были на вечеринке, — вмешивается Антон. — Наверное, кто-то из торчков подшутил над вашей дежурной частью.

Я вижу, что Беркутову этого мало. Не верит. Так и пялится на мои запястья. А на кону жизнь моей бабушки. Потому что начнет Антон с нее. Он уже намекнул.

— Нет, Антош, — кое-как улыбаюсь я, положив свою ледяную ладонь на его руку. — Это я звонила. Ты отвлекся, показывал друзьям «Бугатти», а мы с девочками играли в игру, и я проиграла. В наказание я должна была позвонить в какую-нибудь службу и дать ложный вызов. — Опять перевожу взгляд на майора. — Молодежь. Щекочем нервы. Простите. Антон заплатит штраф. Правда, милый? — Снова улыбаюсь Громову, сверлящему меня выжидающим взглядом. — А потом можешь наказать меня в нашей спальне. Надеть на меня те же наручники, что и вчера.

— Екатерина, — возвращает Беркутов мое внимание к себе, — я прекрасно знаю эту семью. Если вам угрожают, скажите сейчас. Мы вас защитим.

Но не моих родных. Я даже из машины вылезти не успею, как их порешат.

— Да ну что вы, майор! — смеюсь я. — Я невеста Антона. Мы завтра подаем заявление в ЗАГС. — Поворачиваюсь к Громову и, глядя ему в глаза, говорю: — У него чудесная семья. И я безумно его люблю… Кстати, хотите, расскажу, как мы познакомились? — включаю я режим блондинки. — Я работала официанткой…

— Рин, мы пришлем майору приглашение на свадьбу и там ему все расскажем, — перебивает меня Громов и заводит машину, тем самым давая Беркутову понять, что разговор закончен.

Еще раз окинув меня взглядом, майор отходит в сторону, унося с собой мою последнюю надежду быть спасенной.

— Вольская? — переспрашивает Антон. — Символично.

— Ты же наверняка уже все обо мне знаешь, — ворчу, глядя в боковое зеркало, где в ночи растворяется силуэт Беркутова.

— Некогда было изучать собранную Генрихом инфу. Для этого он у меня и есть. Была бы ты опасной, уже сам бы тебя прихлопнул.

— Ты говорил, что твои парни не издеваются над беззащитными женщинами в возрасте.

— Все бывает в первый раз.

На этом мы ставим точку в нашем разговоре. Антон привозит меня домой и велит Генриху не спускать с меня глаз, а сам созванивается с Инессой. Та, разумеется, на седьмом небе от счастья. Визжит в трубку так, что даже мы с Генрихом морщимся.

— Прости, милая, — паясничает Громов после разговора с Инессой, — но сегодня ты будешь спать одна.

— Как-нибудь переживу, — огрызаюсь я и, потирая зудящие запястья, плетусь в дом.

Таща разбитую себя к лестнице, краем глаза замечаю Льва Евгеньевича в гостиной. Он сидит на диване, с бокалом янтарной жидкости в руке, и задумчиво смотрит на светящийся в темноте аквариум.

— Куда рванул этот сопляк? — спрашивает, притормозив меня.

— У Антона дела, — вымученно улыбаюсь я.

— Не позволяй ему изменять тебе, — неожиданно говорит он, сделав глоток. — Или вся ваша жизнь превратится в дерьмо.

Моя жизнь никогда не была слаще дерьма. Но только оказавшись в плену Антона, я поняла, что скучаю по нашей съемной тесной квартирке, по вредной бабусе через стенку, которая вечно ворчит, что мы с мамой громко хлопаем входной дверью, по голубям, что каждое утро прилетают к нашему кухонному окну в ожидании свежих сухариков, по мобильному интернету, по Соньке, по бабушкиным пирожкам, даже по Радику и своей работе. Если как-то выкручусь, выживу и вернусь к прежней жизни, больше никогда не буду жаловаться на вечную нужду и несправедливость.

Умывшись, я переодеваюсь в свою старенькую плюшевую пижаму, что привез Генрих с ворохом других вещей, и укладываюсь на софу. Не хочу, чтобы вдруг вернувшийся от Инессы Антон ложился рядом и распускал руки. Вчерашней ночи в одной постели с ним хватило по горло.

Эта ночь тоже кажется бесконечной. Не только из-за неудобной софы. Я выспалась днем. Я здорово перетрусила на вечеринке. Я беспокоюсь за родных. И меня гнетут стены дома криминального авторитета. Я прислушиваюсь к тишине, к мелким шорохам, голосам и шагам за окном. Слежу за мелькающими по потолку огоньками, появляющимися, когда во дворе разворачивается уличный фонарь. Думаю о камерах наблюдения, мимо которых не проскочить незаметной. Размышляю, есть ли еще варианты вырваться из бандитских лап, никем не пожертвовав. Наконец, под самые безрадостные мысли о суициде, как выходе из ситуации, я засыпаю.