Я весь горел, а она просто взяла и облила меня с головы до ног бензином. Стерва!

И да, я прекрасно осознавал, что творю. Но главным для меня был конечный результат – вокруг нее больше никто не свистел и не звал Княжину на свидания. Это был камуфляж, который я натянул на нее против ее воли.

Вы скажите, что я больной ублюдок. А я скажу, что защищал свое как мог и как умел. Я просто не знал и не понимал как иначе. Другие способы уже бы не помогли. Ничего бы не помогло против этого.

Ничего!

Это была долбанная дорога в никуда, но я упорно шел по ней, не сворачивая.

– Соболь, может наконец-то уже скажешь мне зачем мы все это делаем, м-м? – спросил меня однажды Решетов, как раз сразу после того, как в информационное поле школы была запущена сплетня, что у Княжиной педикулез.

– Просто так, – пожал я плечами, – прикольно же.

И улыбнулся, отчаянно изображая из себя упоротого на всю голову маньяка.

– И как долго это будет продолжаться?

– Она должна меня попросить, – процедил я и дал знак другу, что разговор окончен.

– Она этого не сделает, – предсказал Кирилл и как в воду глядел.

– Ну, значит ей не повезло, – оскалился я, а сам внутри весь завял, боясь такого сомнительного для меня исхода. Но именно он мне и грозил.

Алёне было чхать на все сплетни, что бродили про нее в периметре школы. За ее спиной перешептывались, на нее показывали пальцем, ее обсуждали и над ней смеялись. Но Княжина несла свою голову высоко, смотрела на всех равнодушно, но больше всех на меня.

И это было как холодный душ. К началу десятого класса до меня наконец-то дошло, что, если я буду продолжать в том же духе, то окончательно и бесповоротно поставлю на нашем возможном совместном будущем крест. О, я тогда был таким наивным лаптем, и искренне полагал, что еще можно что-то спасти. Что однажды пелена ее ненависти ко мне спадет, и Алёна увидит, что я всего лишь чудовище, которое любит ее всем сердцем.

Рычу, но укусить по-настоящему просто не способен.

П-ф-ф, придурок восьмидесятого уровня. В гробу она видала меня и мои нежные, но больные чувства.

Как сейчас помню – сентябрь, и мы всем классом идем сдаваться на медкомиссию. У кабинета гинеколога самый большой ажиотаж. Поднимаюсь по лестнице и слышу, что Княжину уже начали травить только за то, что она оказалась чиста.

Захотелось дать себе по морде. Сильно. Так, чтобы еще долгие недели ничего жрать не мог.

Кинулся к ней на защиту, жестко заткнул тупых одноклассниц, но, по сути, ничего этим не добился. Княжина мне даже «спасибо» не сказала. Отвернулась и уставилась в окно, одним своим видом выказывая все, что она думает обо мне и всех, кто ее окружает.

А мне так хотелось тогда ее обнять. Это просто не описать. Руки чесались, а сердце сварилось в кипятке, так сильно бурлила моя кровь. Я это лето невыносимо скучал по ней. Ждал осень как одержимый, только чтобы увидеть ее и наконец-то вздохнуть полными легкими от облегчения.

Алёна…мой кислород.

И так невыносимо было носить все в себе. Я погряз в этой трясине неразделенной любви. А она еще и накрасится как-то удумала. Господи, Боже ты мой, зачем? Княжина и так была красива как сон, не убавить, не прибавить. И закономерно началось то, чего я больше всего боялся. И я захлебывался от отчаяния, когда видел, как ее клеит очередной ухажер с горящими от похоти глазами. То один, то второй, то третий. Смертники, мать-перемать.

Всех отшивал. И говорил прямо:

– Алёна моя.

– А сама Княжина, что думает на этот счет? – осмелился как-то спросить у меня один из ее поклонников.

– Здесь я решаю, а не она. Еще вопросы?

И вопросов больше не было. Никогда. Никто не хотел связываться со мной и правильно в общем-то.

Вот только был один затык, который я никак не мог перешагнуть. Трусил, наверное. Тысячу раз представлял, что подойду к ней и снова приглашу ее в театр или еще куда, а потом понимал, что буду послан.

Жестко.

Поэтому…Любить Княжину было больно. Но только так я чувствовал себя живым – задирая девчонку и захлёбываясь в ее эмоциях. Пусть не тех, что мне были нужны, но я и тому был рад.

Не равнодушна. Хорошо!

Но выговориться хотелось страшно. Мою грудную клетку просто выламывали чувства, я ими задыхался и жаждал, чтобы и Алёна знала, что я категорически к ней не ровно дышу. Да, что там говорить? Я реально ненавидел выходные, потому что в них не было ее. Я был абсолютно зависим ею.

И я не придумал ничего лучше, чем написать ей инкогнито.

Честно? Я вообще не верил в то, что она мне ответит, как и в то, что из этой затеи выйдет что-то путное. Но терпение и труд, как говорится, все перетрут. А я для Алёны был готов на все, только бы она захотела говорить со мной. И она заговорила. И плевать я хотел, что это случилось только после сладкого подкупа.

Конфеты ей в сумку засунул. Решетов подкалывал еще, тогда как Бог:

– А без конспирации слабо?

– Пока да, – честно признался я.