Августин Штефан донес о гуцульском непокорстве Карольи в Будапешт. И когда выслали на них отряд из Дебрецена, Молдавчуковы хлопцы опять же были с теми, кто не дал мадьярским воякам дойти до Ясиня. Зажали их среди гор, поотбирали ружья и пулеметы, а вы, пленные, идите себе с богом. И знайте: мы тоже можем силой быть.

Так-то шумела их партизанка. Все имели надежду, вот-вот Красная Армия с востока подойдет. «Она нас поймет, она разберется, какая у кого правда. Соединимся с-нею, только бы продержаться до встречи». И нападали хлопцы то с одной, то с другой стороны на это панство мадьярское.

А теперь дошел до них слух, что граф Карольи сам отказался от власти, не в силах был с народным гневом управиться. Прослышали, что уже в Будапеште есть Революционный совет и Красная Армия должна быть. Да хлопцы растерялись, не верят, что зла им оттуда не ждать. Надеялись на Красную Армию с востока, с нею стремились соединиться.

А Бращайки, Климпуши, Кочуряки и из этого хотят выгоду получить. Затуманивают Гуцулии голову, что с Красной Армией ей не по пути. Как все сложится, что будет? А еще слух змеей ползет и шипит, что будапештский Революционный совет будет у людей все отбирать. И те несколько гольдов земли, что имели, и хаты и скотину. Все, все должно быть забрано в коммуну. А люди этого боятся, люди настороженны. И жмут на них румыны. Одна партизанка не в силах их отбить.

Так закончил свой рассказ Молдавчук.

— Расскажем, расскажем тебе, Митро, что делается и в Будапеште и в мире. Чтоб нашел ты со своими парнями верную дорогу. Мы на ней уже стоим. Ясно видим, на кого нам сейчас ружья поднимать. Из наших рук пули уже ой-ой как посвистывали против всяческой пагубы народной.

Кароля нет, но мы опять вчетвером. Как рассказал нам Молдавчук свою историю, сразу стал нам ближе, будто всегда с нами был заодно.

Ну, а если ты еще не все понял, так мы тебя просветлим. Хорошо, что мы встретились, что нашлись.

И уже мы все в Мукачеве на Бискупской улице, 10, где главный штаб нашей Красной Армии начинал свою жизнь.

А весна первыми почками в окно заглядывает. Сыплет солнце на стол, где сидит Янош Галгоци — первый из тех, кто здесь заправлял красным разливом.

Высокий, чернявый, молодой, сам такой красивый, словно шелком шитый. В военной гимнастерке будто и родился, так она на нем хорошо пригнана. Когда-то мне моя Уля в шутку говорила: «Юрко, Юрко, ты такой красивый, что грех на тебя злыми глазами смотреть».

Я ей тогда ответил: «А ты, моя кралечка, такая уродилась, словно тебя само солнце рисовало».

Так мы тогда, играючи, словами перебрасывались.

И сейчас, когда взглянули на Галгоци, припомнилась мне наша с Улей перемолвка. И я бы сказал ему такие слова, но нужно было другое говорить. И мы сказали, кто нас прислал и зачем мы приехали.

— За Красную Армию агитировать? Охотно, с радостью мы вас, хлопцы, примем. Каждой такой душе здесь сейчас золотая цена. Красногвардейцы у нас уже есть. И бывший шестьдесят пятый Мукачевский полк пристал к нашему делу. А теперь еще Русинская дивизия у нас будет. И вы нам поможете ее создавать. Как раз сейчас нашей революции, как дитяти, нужно материнское доброе слово. Слово, которое принесет ей счастье, такое слово, чтоб люди верили в него. Везде теперь по нашим селам и городам народ сходится на собрания, Советы свои будут выбирать. И ваше слово там как раз придется и к месту и ко времени. Но знайте, что криком дуба не срубишь, огня не погасишь. Не крик несите в людские сердца, а душевное горячее слово, чтобы оно не брякало, как дешевые жестянки, а звенело, как наша неумирающая песня.

И Митро Молдавчук рассказал, там тогда о своих заботах, и я, и Ларион. Всех выслушали, каждому свое сказали.

Мне, как я родом из Тячевщины, велели начать агитацию в родных местах. Конечно, близких или земляков хочется увидеть, но ведь и они своему скорее поверят. А уж потом идти дальше. Кроме Тячевщины должен я был побывать и на Хустщине. А когда Галгоци узнал, что Янош хочет меня в дружки на свою свадьбу позвать, сказал:

— Наше дело не должно быть помехой счастью друга. Можно и в Бычкове побывать, и в дружках походить. Но дело революции везде должно быть на первом месте.

И раз выпало на мою долю быть в Бычкове и в Рахове, то должны были мы с Яношем не миновать и Ясиня, чтобы там помочь Молдавчуку. Ларион должен был идти к русским военнопленным, что были собраны и в Паланке под Замковой горой возле Мукачева и жили также в бараках недалеко от Ужгорода в селе Анталовцах, были, кроме того, в Севлюше и работали на каменоломнях под Черной горой, недалеко от Королева.

Революция свела нас всех четверых и разводила. До Севлюша ехали мы еще вместе, а там я должен был сойти с Ларионом, чтобы представить его, кому надо, чтобы не заблудился в незнакомом месте. В Мукачеве задерживались мы только на несколько часов. Хоть и говорится, что время не стоит, но в эту пору так было, что оно стояло. День равнялся прожитому году, так он был насыщен событиями.

Весна повторяется в природе, но каждый раз по-разному, и каждая революция на каждом месте чем-то похожа на другую, но есть в ней и что-то свое.

Мукачевские улицы напоминали мне и шумящие митингами улочки в Никитовке в первые революционные дни, и гомон харьковских и будапештских улиц.

Когда мы уже шли к поезду, нам навстречу промаршировало много русских военнопленных, кто в черных папахах и зеленых выцветших гимнастерках, кто в потрепанных шинелях и бушлатах, а кто уже и шляпу себе раздобыл и с радостью, наверно, надел, потому что она все же отводила его мысли подальше от военных бараков, поближе к мирной жизни.