– Ясно.

– Опять ирония?.. Слушай, Макс, не притворяйся таким вот уютненьким. Ты тоже мучаешься. Признайся, Макс.

– У меня пельмени. – Максим поднялся.

– Браво! Достойно Чехова… Тут о смысле жизни, а тут – пельмени.

– Нет, Чехов бы до такого штампа не опустился.

– Наверно. Но видишь, какие штампы реальная жизнь подкидывает.

– Если действительно пельмени… переварятся и превратятся в дерьмо, потом сам будешь говорить, какие у Максима Пестина дерьмовые пельмени.

– Красивая, кстати, у тебя все-таки фамилия для поэта – Максим Пестин. Завидую.

– Да ладно, Константин Слепцов тоже ничего…

– Может. Но я в любом случае не воспользовался.

Максим поставил на стол две тарелки с пельменями.

– Налетай. Сейчас сметану, кетчуп… И – не мучайся.

– Угу… Поздно мучиться.

– Этими вопросами – поздно. Возьми вот, напиши что-нибудь документальное.

– Воспоминания?

– Ну, вроде того. Про институт, про Москву девяностых, про клубы, про «ОГИ», «Пироги», ту атмосферу вообще…

– А кто я такой? Воспоминания должен писать человек хоть более-менее известный… Кстати! – Костян аж подпрыгнул на стуле и схватился за айфон. – Я ж такую фотку нашел! Помнишь Виталину Тхоржевскую?

– Ну дак! Дала она жару на первом курсе!.. А что?

– Гляди! – Костян показал фотографию. – В интернете наткнулся. Это стопудово Витка. Да? С гармошкой сидит…

– Ну вроде – да.

– А это кто?

– Янка?

– Да, точно! Помнишь… А это этот… Петкун. Из «Танцы Минус».

– Прикольное сочетание, – кивнул Максим, но без особого воодушевления; помолчал и спросил: – И что?

– Что… – отозвался Костян тускло, как эхо. – Что. – Теперь осмысленно, с жирной точкой после слова. – То, что Виталина была рядом с Янкой, может, подыгрывала ей. Что-то у нее спрашивала, Янка ей отвечала. А мы тогда к Виталине как к алкашке относились.

Максим дернул плечами:

– Ну, не как к алкашке. Как к своей. Жили в одном коридоре, бухали, стихи читали друг другу… Слушай, что вообще за дела? Я к Виталине всегда нормально относился. Все на первом курсе были гениями, все бухали как сумасшедшие. И всё… – Остановился и поднял руки: – Так, прошу не лезть в душу. Все мы были гениями и все обосрались как поэты. Ни одного из нас не вышло…

– Давай, – Костян подвинул ему стопку с водкой, – за наш курс.

– Хм…

– Давай. Я всех люблю. Мы все мощные были.

– А по факту оказались дерьмом. Как поэты.

– Пей, Макс.

– Хороший совет.

Резко, почти враждебно чокнулись, швырнули в себя водку. Пожевали.

– Вкусные пельмени, – сказал Костян. – Не могу понять с чем. Фарш, но и еще что-то…

– Соленая капуста… Немного добавляем.

– Прикольно… А у Виталины я, по крайней мере, строку помню. Одну! Но – навсегда. «Мотыльки стучат о пламя». Это уже много, Макс, много! Не согласен?

– Ты помнишь, еще человек пять в лучшем случае. Из ста сорока миллионов. Да и пяти нет. И вряд ли она первая об этом написала.

– Может. Но я помню. Через нее. Ну, благодаря ей.

Помолчали.

Максим потер лицо.

– Слушай, у нас какая-то фигня происходит. Ты… Да не хочу даже слов искать. Пришел и стал мне тут мозги вправлять, в наше прошлое мордой тыкать… Зачем, Костя? Ну, не получилось, и давно это там осталось, в другой жизни.

– Не-ет, – усмехнулся Костян. – Оно в нашей. В наших жизнях. И оно не отпустит.

Наполнил стопки. Но предлагать пить не стал. Чувствовал, видимо, что вот сейчас, в эту минуту, Максим с ним пить не будет… Попросил:

– Поставь Янку. «Ангедонию».

– Что? – Максим расслышал, но спросил, надеясь, что Костян одумается и переведет разговор.

Не перевел:

– Пару песен послушаем. Пару песен всего.

– Включи в айфоне, вставь наушники и слушай.

– Я хочу вместе. Чтоб вместе послушали.

Язык его стал заплетаться.

– Ты пьяный, что ли? Чёрт, я и не заметил. Слушай, Кость…

– Поставь. Послушаем пару песен.

– Не буду я это ставить… Пей, и – давай прощаться.

– Да? Прямо вот так сразу – прощаться?

– Да, Кость, прощаться. Я не готов… У меня всё хорошо. Нет никаких причин слушать Янку. И, надеюсь, не будет.

– Да? Такое она дерьмо, получается, по сравнению с тобой нынешним?

– Нет… – Костя смотрел в глаза Максиму, и Максим запнулся. – Она слишком гениальна, чтоб слушать ее и жить.

Замерли над столом. Костян первым отвел взгляд.