А у меня дома комната огромная… Метров пятьдесят. В выделенными зонами, дизайнерским ремонтом в стиле темно-синей клетки и выходом на солярий. Ну только я уже полгода там не был.

И ей в своей крохотной комнате, которую она делит с сестрой, явно уютнее, чем мне в моей.

Вот такие уравнения…

Сигареты пора менять на более крепкие. Этих уже не хватает, чтобы насытить.

Дергаюсь от звука шагов по снегу сзади.

Опираясь на спинку лавочки поясницей, рядом встаёт капитан. Мы касаемся рукавами курток. Только я лицом к их окнам, а он встает спиной.

— Ну и как это называется, Корниенко? — прикуривает сигарету.

— Проеб? — равнодушно пожимаю плечами.

— Что ты здесь делаешь?

— Курю…

Набирает на телефоне дежурного.

— Лейтенант Дугин, а у тебя все бойцы на месте? Мхм… А Корниенко? Спит? Нет, будить не надо. Пусть… спит.

Задумчиво курит.

— И ведь не отчислят же тебя, засранца, за самоволку.

— Не отчислят.

— Зачем ты это делаешь?

— Что конкретно?

— Вот клоунада твоя вся.

— Если бы кто знал, сколько раз я не шутил, когда шутил, вряд ли бы я прославился как клоун.

— Во-о-от… За это я вас придурков и на дух не переношу. Был у меня такой один. Весёлый… Весь взвод веселил. А потом по тихой грусти вскрылся в душе. Его конечно откачали потом в скорой. Но столько он людей подставил, страшно сказать. Такого звездопада я больше не видел. Поэтому клоуны — в цирковое!

— Я не вскроюсь, обещаю. Это слишком облегчит жизнь некоторым тварям.

— Завтра любому из вас автомат в руки дадут и боевую задачу исполнять отправят. И там сбоев психики быть не должно, понял? Ты как присягу-то принимать собираешься, боец?

— Не хочу… — признаюсь я.

— Беги, пока можно.

— Нельзя.

— Ясно… Ну, поехали, придурошный.

— Куда?

— В училище отвезу.

— Да вызовите патруль, сдайте и все…

— Патруль — это «прощание Славянки» с новым годом. А я хочу, чтобы тебя отпустили на праздники. Ты дочь мою сегодня спас.

Стреляет сигаретой в темноту.

— Бегом, курсант! И это единственная поблажка, других не будет. Так что давай без проёбов.

Его машина припаркована дальше.

Иду следом, выходим на свет, оглядываюсь последний раз на окно Полины.

И замечаю силуэт на балконе. Встречаемся взглядами.

Холодный воздух выходит из моих лёгких паром, мешая смотреть на неё. Не дышу.

— Па-а-ап?! — переводит она взгляд дальше.

— Корниенко, иди-иди… — отдаёт он мне в руки ключи.

Объясняет ей, что вернётся через час.

Не чувствую ни ее взгляда, ни ее внимания. Совсем.

Я теперь — человек-невидимка?

Мила давно проснулась и ходит кругами.

А я отсыпаюсь за всю поездку. И наверное уже обед. А глаза не открываются.

— Не буди Полю! — слышу периодически мамин голос.

Милка шуршит рядышком. И, видимо, не выдержав, тихо забирается мне на спину. Заглядывает в лицо, оттягивает вверх пальцем мне веко.

— Поля…

— Мил… — зажмурившись, отворачиваю лицо в другую сторону.

— Вот, что нашла… — что-то с тихим металлическим стуком сыпется на подушку.

Приоткрываю глаза. И не сразу понимаю, что это за серебристые штуки.

Фокусируюсь, отрывая лицо от подушки.

Так это же…

Вот из губы серьга… Вот из брови…

— Где ты их взяла?!

— Лопатой снег копала у лавочки.

Присаживаюсь, с тяжёлым сердцем разглядываю его побрякушки.

В груди все также висит камнем. Обиды нет…

Есть какое-то оглушающее чувство растерянности, словно сбили бейсбольной битой на первой попытке взлететь, когда только захлебнулся от чувства полета. И от удара — контузило.

Трогаю металлические острые пики. Я их целовала…

Зачем ты снял их? Зачем оставил тут?

Как будто жертвоприношение…

Мне?

Зря… Нет, Денис… Этого теперь недостаточно.

И прийти тут посидеть в темноте — недостаточно тоже.

Достаю ватный диск и свои духи. Аккуратно и дотошно протираю его пирсинг. Убираю в шкатулку.

— И чо теперь? — с любопытством заглядывает мне в лицо Милка. — Это Корниенки же штучки…

— Ничего. Пойдем завтракать.

Мама кормит нас кашей. Расспрашивает про поездку.