О Боже, он только что это сказал?

О Боже мой, он только что сказал это?

Я снова моргнула, но за ту наносекунду, которая потребовалась мне, чтобы моргнуть, мои глаза наполнились слезами.

— Что? — выдохнула я.

— Ты слышала меня.

Сказал он просто.

— Майк…

Его крепкие руки сжались, и он прошептал:

— Семя, о котором ты говоришь, посажено, Ангел. У нас есть кое-какое дерьмо, через которое мы должны пройти, но дело не в этом, — его руки еще раз сжались, — оно касается не нас, не наших отношений. Что касается этого семени, все, что нам с тобой нужно делать, это ухаживать за ним и наблюдать, как оно растет.

Я пристально посмотрела ему в глаза.

Тогда громко воскликнула:

— Черт возьми, Майк! Почему ты всегда заставляешь меня плакать?

Затем отодвинулась от его лица, изогнув шею и спину, чтобы уткнуться лицом в его обнаженную грудь.

Грудь, между прочим, сотрясалась от смеха.

— Не вижу ничего смешного в признании в любви на кухне горячего парня, в которого я влюбилась, когда мне было двенадцать, Майка Хейнса, — предупредила я грудь хриплым голосом, и эта грудь начала трястись сильнее, а смех стал громче.

Я отпрянула назад и рявкнула:

— Перестань смеяться, когда я плачу!

Он мог быть властным, но командовать им было нелегко. Я поняла это, когда он расхохотался, а его рука в моих волосах прижала мое лицо к его горлу.

Я хваталась за него и плакала, пока он смеялся.

Внезапно Лейла вскочила на ноги и залаяла.

Я сморгнула слезы, когда смех Майка резко оборвался, он повернулся всем туловищем к кухонной двери.

Лейлы не было на кухне, она была в холле и, судя по звукам, лаяла у входной двери.

— Черт, — пробормотал Майк, затем отодвинулся, повернув ко мне голову, подняв руку и указывая пальцем на сэндвичи. — Ешь. Чипсы в шкафу. Шипучка и пиво в холодильнике. Я скоро.

Я кивнула, но он уже отвернулся и обогнул шкафы, которые загораживали дверь.

Затем я провела руками по мокрым щекам и спустилась вниз, чтобы подойти к холодильнику и взять напиток.

Затем услышала бормотание, явно раздраженное:

— Черт меня побери, — и замерла.

Дверь, должно быть, открылась, потому что Лейла перестала лаять, слушая, как позвякивали ее жетоны, означало, что она дрожала от возбуждения при виде посетителя.

— О Боже, неужели сейчас неподходящее время? — спросила женщина, и по какой-то странной причине я отпрянула в сторону, пытаясь спрятаться, хотя она не могла меня увидеть.

— Думаю, что любой твой визит — неподходящее время, Одри. Какого хрена ты здесь делаешь? — спросил Майк в ответ, и я почувствовала, как мои глаза расширились.

Одри.

Я забыла. Если есть все дерьмо, которое кругом происходило, пока между мной и его дочерью налаживались отношения, Одри была частью этого дерьма.

— Мне казалось, мы могли бы поговорить, — ответила она.

— Если казалось, ты могла бы позвонить и поговорить, а не появляться в воскресенье днем как снег на голову, — ввернул Майк, я почувствовала, как холод начал просачиваться от входной двери, поэтому поняла, что он не впустил ее в дом.

— Ну, — колебалась она, — вообще-то, я так и хотела, но подумала, что ты меня отошьешь.

— Правильно подумала, — мгновенно среагировал Майк, его глубокий голос звучал беспрекословно.

— Майк, правда, это важно, — мягко и вкрадчиво произнесла она.

Черт побери.

— Если важно, то мы можем встретиться. Сейчас не время. Я еще не обедал, а уже все готово, Дасти на кухне ждет, когда я пообедаю с ней. Завтра тоже не подходит. Выбери любой другой день на следующей неделе, я встречусь с тобой после работы за кофе. У тебя будет полчаса, потом я должен пойти домой кормить детей и мою женщину.

— Дасти? — тихо спросила она.

— Да, — сразу же ответил Майк, а затем так же сразу же подсказал: — Когда вечером?

— Она сейчас здесь?

— Одри, в какой день?

— Она здесь живет?

— Нет, и это касается только тебя как матери моих детей. А теперь скажи мне, в какой день?

— Это не займет много времени, и я не буду…

— Хорошо, я стою здесь в одних джинсах. Не будь идиоткой серьезно, назови мне в какой день?

О Боже. Я думала, что заявления Майка «не будь идиоткой», было очень похоже на то, когда я сказала, что не веду себя как сука, потому что его смысл был ясен.

Наступила тишина, которая стояла у двери некоторое время.