— Конечно, сбежала. Видимо, мачеха была такова, что даже страх быть найденной всесильным отцом, быть жестоко им наказанной, не остановил её. А ведь найди отец её, то избранника уж точно отправили бы в Надмирные селения. Если сыновья в чём не преуспеют, тоже Ифиса будет виновата, — заключила Эля.

— Зачем она рассталась с Франком? — спросила Нэя у самой себя, — он бы всегда поддержал её. Она ему нравилась. Он такой добрый.

— С каким Франком? Ты знала, с кем она была? Никто бы её не поддержал. Мы никому не нужны. Нигде не нужны. Только детям, да и то, пока они маленькие. А Ифиса не нужна и детям. Мир чёрствый, корыстный. Зачем нам вбивали в голову прекрасные сказания и представления о действительности? В школе этикета и потом в театральной школе? К чему люди обманывают детей, себя, прикрывая жизнь искусственно вышитыми цветами там, где воняют мусорные кучи? Как мне воспитывать детей? Учить их барахтаться в грязи, чтобы в ней не захлебнуться и отращивать когти, чтобы защищаться или заниматься этой самой иллюзорной вышивкой миражей? Хотя я их и не воспитываю. А моя мать даёт им полную волю и только кормит. Понятно, что на мои средства. Говорит: «Жизнь всему научит». Она и научит, знать бы чему? Вдруг тому же, чему выучила папу Чапоса? — расстроившись от собственных умозаключений, Эля ушла, она съела только пару пирожных. Так что остальные съела Нэя. Может, и вредно, а вкусно. Да и настроение от сладкого приподнялось. Нет, Нэя не была чёрствой, но горе Ифисы и сама Ифиса были так далеки от неё. И чужда ей была горькая, отдающая плесенью мусорной кучи, философия жизни Эли.

Сезон дождей закончился, и природа вокруг обрела своё, всегда недолговечное и всегда вечное, цветение. Нэя решила при первой же вылазке в столицу навестить Ифису. Она часто думала, почему за всё то время, как покинула она пределы столицы, они с Ифисой перестали дружить? Не встречались, исключая одну чисто случайную встречу в «Доме для лакомок». Ифиса была так нужна сейчас, когда не осталось ни одной подруги. А Эля, как считала обиженная ею Нэя, никогда таковой не была, только приклеившейся к ней, к её чистой привязанности, идущей из их общего детства, хитрой прилипалой.

Она вышла на террасы, расправила грудь, чтобы вдохнуть в себя пряный аромат засыпающих к ночи цветников. И тут же невольно сжалась, настолько пронзительной была окружающая сырость. Все террасы оказались неряшливо залиты водой, даже столик и кресла заляпаны грязью. Нерадивая служащая из рабочего штата дома «Мечта», назначенная Элей следить за уличной территорией, прилегающей к кристаллу, и не подумала о том, что хрупкую мебель надо убирать во время полива. Да и увлажнённые недавними дождями цветники поливать не требовалось, а только следить за чистотой открытых террас. Расчищать от наносного мусора и листьев, устранять влагу со ступеней, по которым все ходили. Но дворника у них уже не было, а назначить кого-то, кто его заменял, не означало, что порядок будет наведён. Никакого порядка и не было нигде.

Скользя по мокрым ступеням, Нэя спустилась вниз, досадуя на откровенную халатность ко всему, какую проявляли бездельницы девчонки и прочие бабёнки-швеи, не боясь строгого спроса со стороны хозяйки. Эля, разжалованная из близкой подруги в помощницу по хозяйству, была с ними зачастую солидарна, поскольку не хотела вызывать их нелюбви. Они все дружно распустились, позволяли себе спать, сколько им влезет, обленились вместе с отрешенной от дел Нэей. Кое-как шили, грубили взыскательным клиентам, днями не убирали приёмную для посетителей, сам зал показов, утерявший былой и безупречный вид. Полы не сияли уже так искристо, тут и там валялись крошки от съестного, обрывки упаковок для изделий, рассыпанные пуговицы, нитки и утерянные иглы. Стулья были завалены тряпьём, — какие-то недошитые платья вперемежку с уже готовыми. Дошло до того, что в здание забирались мелкие грызуны из леса, ползали насекомые, притаскиваемые на грязной обуви, а никто за этим не следил, полы то и дело не мёл, не протирал. Даже внутренние двери начинали скрипеть, разболтанно хлопать, а то и закрываться с трудом. Или от некачественной работы изготовителей, или от небрежного отношения к ним со стороны тех, кто ими и пользовался.

Тут все жили как временщики, и вели себя соответствующе. Подиум зарос жирной пылью, картины-украшения на стенах выцветали. И только искристые стены регулярно мыли специальные рабочие, присылаемые Администрацией города, следящей за внешним блеском всего комплекса зданий в ЦЭССЭИ. Возникало странное ощущение ветшающей на глазах непрочной декорации былого великолепия. Это был тревожащий знак надвигающихся перемен вовсе не к лучшему. Но где была скрыта причина таких перемен, Нэя не понимала, а поговорить о таких тонких материях было не с кем. Возникало зыбкое, неуловимое, а ощутимо холодящее чувство, что так уже было. В разваливающемся потихонечку, как бы исподтишка, старом и заброшенном доме Тон-Ата, из которого ей пришлось уйти. Да что там! Убежать. Загородный прежний дом Тон-Ата по сию пору снился лишь в тягостных снах, когда в огромные окна пытался влезть тёмный Чапос, и страшные призраки шаркали за стенами в гулких коридорах…

И вот теперь, прежде драгоценный кристалл «Мечта», ставший родным домом, перестал быть дорог. Что-то глубинное в её душе готовилось на выход отсюда, в некий путь неведомо куда.

У Рудольфа она больше чувствовала себя дома, чем тут. Но представить себе окончательное переселение в здание «ЗОНТа» и в секретный, соединённый с ним подземный город Нэя не могла. Да и не было ей такого предложения. Один раз был разговор, да и тот какой-то неконкретный. Вот почему и возникла тоска по Ифисе. Ифиса всё бы поняла. По возможности бы всё рассудила. Как могла, объяснила, ласково успокоила. И сведения о несчастьях и резком обеднении Ифисы вызвали тревогу, желание помочь ей, чем возможно, дать поддержку, как сделала в своё время и Ифиса, когда Нэя к ней прильнула, оставшись в беспомощности.

В «Мечте» же никто ничего не контролировал, и всё растаскивалось во все стороны. Витрины не оформлялись уже столько, что не только заросли пылью, но и выставленные образцы как-то подозрительно поредели, и опустошение выглядело уже до неприличия заметным. Уникальный макет «Зеркального Лабиринта» покрылся пылью, цветы, его обрамляющие наполовину усохли, наполовину неряшливо разрослись, а само его освещение погасло, поскольку сложному устройству требовался ремонт. Стеклянные птицы и хрустальные цветы пропали, словно у птиц ожили крылья, и они улетели, прихватив и цветы для своего неведомого мира. Часть цветов побилась, остались осколки. Видимо, воры спешили. Кто и когда их украл, вызнать не удалось, поскольку именно на момент их пропажи отключились камеры слежения, а ключ от витрины так и не был найден. Пришлось ради поливки уже живых цветов открыть витрину, сломав кодовые замки, и доступ туда был открыт всем, кто и входил в здание «Мечты». Сам макет не утащили по причине его неимоверной тяжести. Но кто-то пытался, поскольку его заметно повредили, поцарапали фасад и накренили часть башен, частично расколов при этом синее дорогущее стекло, изображающее озеро. Воры попросту были не в курсе, что макет прикручен к полу витрины.

Явилась Лата Хонг. Она кричала грубым повелительным голосом на весь персонал Нэи, собрав женщин и девушек в зале показа. Единственный раз за всё время Нэя была с нею солидарна. Она ни разу не одёрнула Лату, как делала прежде. Стояла, сжав губы и солидарно с Латой хмуря брови, искренне обиженная на свою свиту. Чудесный макет — волшебное светящееся диво «Зеркального Лабиринта» в миниатюре, — посягательство на него простить было невозможно. Если уж за тряпьё, тоже недешёвое, спроса, по сути, и не было, то тут уж Нэя очнулась от своего всепрощенческого безразличия.