Повариха, стоя внизу, любовалась своим мужем и открыто ревновала его к Эле, которая тоже бродила на террасах и не желала работать. Бросив шланг и отключив воду, охранник направился к Эле. Его звали Ихэ-Эл, что означало «сотканный из утренних лучей», — имя вызывало улыбку, кто-то из его родителей уж точно обладал мечтательной натурой, не унаследованной грубовато-сколоченным сыном. Но сам по себе он не выглядел смешным. Отлично сложенный и недурной внешне парень, и только его должность препятствовала девушкам из кристалла увлечься им. Будь иначе, жена не стала бы помехой, о чём и свидетельствовала скандальная хроника «Мечты».

Одна Эля не препятствовала его заигрываниям, и вообще-то не склонная к сословной спеси, а тут напитанный ощутимой мужской силой парень один среди бабьего курятника и всегда рядом, — чего и не поозорничать с ним? Не раз и не два она была замечена с ним возле водоёма, где оставалась на его глазах в одном укороченной нижней сорочке, а потом совершала свои водные процедуры, задирая подол до предела, возможного для открытия постороннему мужчине, омывая своё гибкое тело, когда возникала такая потребность. Но близко не подпускала, не препятствуя лишь его созерцанию издали. Грудь и прочее она не открывала полностью, конечно, но ответно услаждалась его восхищением.

Болтая с одной из девушек, Эля стояла совсем близко к охраннику, повернувшись к нему спиной, и было заметно, как он гладит её ниже спины, а она не препятствует тому, а только характерно передёргивает плечами в несомненном чувственном отклике. Наблюдать такое со стороны никому не доставляло удовольствия, но переделать Элю было нельзя. Если только выгнать отсюда прочь.

— Распутница, — шепнула Нэе Ноли, используемая также как гримёр и стилист. Она как раз наводила красоту причёски хозяйки. От её нежных и умелых касаний к волосам, ушам, тянуло в сон. Как и Эля она была женщиной — универсальным комбайном. — Ваши волосы, госпожа, воздушный шёлк. Вот и реснички вам загнём, подкрасим… Ах! Если бы у вас был близкий мужчина, он шатался бы как пьяный всякий день, не в силах устоять на ногах твёрдо при виде вашей красоты…

— Главное, чтобы у него мужской стержень был твёрд! — громко отозвалась Эля, наделённая чутким слухом, — Ноги это второстепенное в сравнении с главным! Пусть и лежит, если то, что и надо, стоит!

Ноли от возмущения выронила щётку для волос, — И ведь мелет такое при вас, госпожа! Но разве от такого вылечишь? Если только сама подохнет в какой-нибудь лесной канаве, как подловят её работяги, каких тут и нагнали для строительства новых районов. По лесопарку гулять стало небезопасно, участились насилия над женщинами! А чтобы спросу с них не было, могут ведь и убить! Одну бригаду полным составом выгнали недавно, как выявили среди них убийц. Они же не догадывались, что тут скрыть такое не получится. Так другие такие же прибыли. А эта где угодно готова задницей вертеть, коли у неё под платьем ненасытная потребность воспалена и зудит. Вот слышала я, что все женщины, прошедшие через постель этого Чапоса, ненормальными шлюхами становятся. Это как возможно? Чем же он их обрабатывает, что они так портятся?

— Ноли, ты и попробовала бы, как и что, — Эля подкралась близко и наклонилась к уху Ноли, — Вот бы он тебя и преобразил из усохлой чуни в настоящую женщину…

— Я недостаточно красива для такого урода, — ответила Ноли презрительно.

— Быть желанной не означает быть красивой! — Эля смеялась, вернее, скалилась, не умея скрыть злость, и шептунья поспешно ушла.

Натешившись невинной лаской, Эля упорхнула из-под его разошедшейся ручищи. «Утренний Луч» тут же получил затрещину от поварихи, едва спустился к ней вниз. Эля засмеялась. Её игры всегда имели двусмысленный подтекст. Она будто намекала, что доступна. Но так не было. Для парня рабочего уж точно. Она словно бы оттачивала своё умение соблазна и не стеснялась тренироваться на подручном и самом грубом материале, в их числе были иногда и обычные рядовые труженики «Лучшего города континента». Игра никогда не переходила к реализации того, на что они разбегались по простоте душевной. Разукрашенная как витрина, подружка имела цель найти того, кто дал бы ей статус дорогой содержанки. Цель постыдно низкая, но до высоких ли целей ей было? Не юной, неимущей отщепенке, имеющей к тому же двух детей. Инар замучил её настолько, что она уже не стеснялась своих похождений.

Обняв свою жену — повариху Уну, которой он дал свою приставку Эл к её имени после того, как они зажгли семейный алтарь в Храме Надмирного Света, «Утренний Свет», вынужденно простив своей «лучезарной» затрещину, повёл её туда, где находился их жилой закуток. Сзади она напоминала подушечку, ровно надутую во всех смыслах. Вызванное неприличной игрой Эли желание, приходилось направлять в сторону жены. В силу простоты и грубости натуры он и не думал скрывать своих намерений, считая свою неудержимую похоть нормой, раз он здоровый и молодой мужчина, а жена на то и жена, чтобы ему подчиняться с ответным желанием того же. Уже по ходу движения он беспрестанно оглаживал её, а она вслух сетовала на нехватку времени для приготовления ужина, всё же стесняясь невольных наблюдателей. Нэя с Элей переглянулись и, представив, чем они пошли заниматься, дружно засмеялись. Эля с потайной завистью, Ихэ-Эл нравился ей, — ведь хлипкого немолодого Инара и рядом с таким свежим и сочно-спелым парнем не поставишь, — а Нэя с брезгливой неловкостью за свой распущенный служебный персонал.

Рудольфу не было и нужды смотреть на неё из хрустальной пирамиды наверху. Он сидел в подземном холле и прекрасно видел её, настроив поисковик на сектор верхнего обзора. Его никто не видел за этим занятием, и он изучал её, смеющуюся на своей цветочной террасе. Глядя, как она на пальчиках, вымыв ноги, идёт по шершавой поверхности ступеней на самый верхний уровень террас, нагибается в своих кружевных шортах, облепивших тугие ягодицы, чтобы поднять туфельки. Платье она сняла и скомкала после того, как дурак дворник окатил её водой. Она достала их, и вся беленькая, гладенькая, милая и обиженная пошла в свой кристалл. Он вспомнил ощущение от её кожи, её запах, вгляделся в милые губы. Она что-то весело болтала. И он один знал, что никакого веселья в ней нет. Она тосковала точно так же, как и он. Что за гнусный, позорный аттракцион мести он ей устроил? Для чего? И как её опять приручить? Мучило одиночество, желание оказаться рядом с ней, живот к животу, грудь к груди…

Голубой алмаз валялся в его жилом отсеке, отброшенный ею и переданный через Артура назад вместе с издевательской запиской. Она его не боялась, смела дерзить. Она не понимала того, что только его непостижимое влечение к ней и не даёт свершиться тому акту её жизненной пьесы, где она окажется нищей и никому не интересной в своей столице. Этой их «Вавилонии». Где она была обречена дну и только дну. А Франк? Где он там её и найдёт? За все годы он ни разу не покинул «ЗОНТа», редко, как старая черепаха, выползая из своей кельи, отшельник и мечтатель, в панцире своих земных иллюзий об этом мире. Но Рудольф знал, что этого с ней не произойдёт уже никогда. Даже если эта дурёха будет и впредь поворачиваться к нему задом, умышленно его выпячивая, говоря своё «фи» про себя. Она уже не сможет никуда убежать, избежать своей обречённости или своего везения? Быть его женщиной на этой планете.