Меня бабушка воспитывала даже в убогих условиях жизни как аристократку, то есть, как человека, который обязан оставаться человеком в любых условиях, — деликатным, добрым, дружелюбным, открытым для всего лучшего, чтобы его впитывать в себя, и уметь защищать себя от влияния подлости и зла. И красивым тоже. Хотя временами, если уж честно, она срывалась. Позволяла опускаться до уровня окружающих, ругалась как они, жадничала по пустякам и даже била меня, если злилась. Но потом всегда плакала и просила прощения. А я никогда, никогда не опускалась до грубости и низости, живя среди людей бедного уровня, где и мне пришлось хлебать бытового лиха. За это меня не любили, считали гордячкой, но я осталась чистой, я не запачкалась в той свалке, куда попала после волшебных цветочных плантаций Тон-Ата. За это я уважаю себя. И лучше умру, чем позволю себя унижать. И ты будь такой.

Икринка приходила к ней, как могла бы приходить к маме, будь она жива. Но мамы нет. Её прекрасный дом, который хорошо помнила Нэя и часто описывала его Икринке, полностью разграбили, как только стало известно, что мамы уже нет в живых. Все её чудесные платья, драгоценности, подарки поклонников и прочие редкости пропали. Даже посуду и бельё растащили. Но кое-что Нэе удавалось находить у перекупщиков в столице, и некоторые мамины вещи она сохранила, и обещала ей их отдать, если она хочет. Но Икринка была равнодушна к вещам. Что ей мёртвые вещи, если нет прекрасной её мамы? И она отказалась.

Постепенно пришло понимание, что Нэя открывает ей не всё. Она видела однажды, как у «Зеркального Лабиринта» на его полированных ступенях Нэю обнимал отец. Он целовал её в губы и не мог оторваться, гладил по спине, думая, что никто не видит. «Жрица Матери Воды», кем и мнила себя швея из «Мечты», изгибала свою поясницу каким-то особым томным изгибом, вставала на цыпочки, буквально повиснув на своём высоком избраннике, вытягивалась как струна и разве что не звенела на ветру.

Икринка презрительно и впервые отметила недостатки её внешности, — бледноликая жрица была мала ростом, тонка в талии и тонка ногами, а вот грудь… Ну этот недостаток она отметила и сразу же, в первую встречу. А ноги она прежде скрывала довольно длинными подолами. Но тут уж, войдя во вкус своей власти над тем, кого она заставила восхищаться собою, решила, что она совершенство и для всех прочих.

— Чучелко ты витринное, порождение твоей же вычурной «Мечты», тонконогое и тонкорукое, к тому же грудастое, как кормящая мамка, но отчего-то без детей, — тихо бормотала Икринка, полыхая стыдом за отца и за саму «жрицу Матери Воды». — Вот тебе и колдовская техника Матери Воды в действии! Постель плавно, как вода, перетекает на улицу, и все видят этих ослепших идиотов, тогда как они никого и ничего вокруг себя видеть не способны.

Она спряталась за обширные, поддерживающие козырёк входа, колонны, ожидая, когда они отклеятся друг от друга. Отец смеялся смехом идиота, «жрица» о чём-то возбуждённо позвякивала. Душевному успокоению Икринки поспособствовало то, что вокруг было малолюдно, да и те, кто сновали, спешили или прогуливались, находились поодаль от одуревшей не к месту, да и не по возрасту, пары. Наконец Нэя первая отлипла, легонько пихнула его, — Ты опоздаешь, а виновата буду я… — но опять прижалась, не отпускала, — Ночью заедешь, когда будешь возвращаться? Ждать тебя?

— Если не устала…

— Как же я могу устать? Мне уже не хватает тебя…

— Прошу тебя, выспись хотя бы днём. У тебя уже синие круги под твоими бесподобно синими глазами…

— Я постараюсь. Но столько работы…

— Может, послать твою работу, куда подальше? Поживём с тобой в горах, на самом отдалённом объекте под силовым куполом. Только представь, что и ночью, и утром, и днём мы вместе столько раз, сколько заблагорассудится. И никого вокруг. Ты будешь купаться и загорать голышом… У меня как раз свобода от всех трольских дел намечается…

— Ты мечтатель, Руд. А ещё меня обзываешь мечтательницей! Я тоже хочу пожить с тобой там, где никого вокруг. Только не буду я загорать голенькой. Нельзя женщине обнажаться под излучением Ихэ-Олы. Только свет ночных спутников дарит красоту и долголетие коже женщины. У человека же нет чешуи или меховой шкуры, чтобы гулять ему без всего. Я же не дикая. Да и вдруг кто увидит? Прибудут на тот объект твои же ребята, а там голая женщина! Я стыдливая…

— Да ну? Как же я забыл, что ты у меня невинная жрица мамки воды… — он стиснул её так, что она пискнула, — Они сами там загорают голышом, когда жарко.

— Рядом с ними нет женщин, а загорать вредно.

— По поводу женщин, пожалуй, я и усомнюсь. У нас там вольница, к моему сожалению охранительного пса, кем они меня считают, и к их щенячьей недальновидной радости. Вот случай был, заигрались с девчонками, а силовую защиту забыли включить, и что?

— Что?

— Одного убили, другого покалечили, а третьего утащили выползни из тоннелей неведомо куда. Так и не нашли беднягу. Девчонки разбежались, еле потом их отловили в горах, а так бы тоже сгинули.

— И что с ними произошло потом?

— Ничего, потом их отпустили восвояси. Кому они нужны-то.

— Так было на самом деле?

— Зачем бы мне сочинять такую вот мрачную сказку?

— С тобой я бы никого не забоялась и очень хочу прямо сейчас оказаться на том самом объекте… искупаться вместе…

— Мне иногда кажется, что твоя Мать Вода завидует твоей красоте, когда ты купаешься… поэтому ты и боишься глубины. Чувствуешь, что она хочет утопить тебя из чисто-женского соперничества…