«Я, я стал таким счастливчиком»! — ликовало его тело неотделимо от души. И это не он, а она жила на более высоком этаже мироздания и спустилась оттуда к нему, к надменному человеку из Будущего, ставшему оборотнем подземелий. Она и хотела, и умела любить. Она верховодила им ночью, управляла, кукольная на вид, но очень сильная наездница, и ведь она не сочиняла, что отфигачит зверя кнутом. Только кнут был особенный, незримый, волшебный, мягкий и любовный.

— Почему, почему ты сбежала от меня, лишила меня любви? — спрашивал Рудольф и не ждал ответа. Ответ был ему известен и так.

— Ты не хотел меня любить тогда, — ответила Нэя, — ты хотел играть. Чтобы я дала тебе в то время? Ты бы давно меня и забыл, взяв то, чего тебе не хватало.

Ясно, что старик её зомбировал в своём укрытии. Где это было? Она не понимала сама.

— Ты бы задавил меня своей сложностью, капризностью, переменчивостью своей натуры. Я стала другой за годы вынужденного одиночества, качественно другой. Я окрепла, я раскрыла в себе свои задатки.

Но, не соглашаясь с ней, Рудольф не возражал и не опровергал её. Если ей так легче, пусть так и думает. Он по любому был благодарен ей. Каждой клеточке её существа, каждому её пальчику, каждой ресничке за нежное исцеление, за всепрощающую и незаслуженную любовь.

— Разве любовь дается за заслугу? — спрашивала милая целительница. — Это же дар, а не плата за что-то. Это бескорыстие Творца нам людям, вечно корыстным и расчётливым. — И так говорила маленькая щебетунья, наивная днём, со своим вечно полудетским лицом улыбчивой фигурки, похожей на одну из тех, что хранились в музее — замке, где работала его мать, в Альпах. Да неужели где-то есть они, эти Альпы? Баварские, Пенинские, Швейцарские и прочая их разновидность? Есть Земля? Была? Многие считали её тут чудачкой, что, впрочем, часто бывает с творческими людьми.

Их любовь скрыть было нельзя. Все заволновались, зашушукались. Местные насельники приписывали ей несуществующую продажность и развращённость. Но имел ли он и сам правильное мнение о ней прежде, воспринимая её так, будто она застыла в собственной незрелой юности, считая глупой и, в сущности, не уважая в ней человека. Когда затаскивал её в машину возе пограничной городской стены, когда приходил в «Мечту» и овладевал ею практически во сне. Не думая тогда ни об ответных её чувствах, ни о ней самой, а только о своём насыщении. И то, что происходило там, действительно было убожеством в сравнении с тем, что давала она ему сейчас, и он ей тоже. Нэя давала ему так много, давала всё.

Он настолько быстро и заметно изменился, что уже не шествовал величаво, как привык, а бегал, если не летал, как человек, для которого время сделало исключение и решило прогуляться в обратную сторону, в давно оставленную юность. Сам собою восстановился пигмент волос без процедур у Франка. И те, кто замечали такое вот чудо, так и думали, — влюблённый Венд, шеф космодесантного корпуса Паралеи, прошёл восстановительный курс. Но Рудольф не общался с Франком, единственным из врачей их базы, кто владел восстанавливающими технологиями. Остальные были практики попроще, хирурги, диагностики и прочие узкие спецы. Старый же Франк был универсалом. Он попал на Паралею отчасти и случайно, прибыл в добровольное затворничество ради служения тем, кому было ещё хуже, как он считал.

Нэя целовала его в макушку, радовалась, будто он её ребенок, неожиданно выздоровевший после тяжелой болезни. Рудольф даже перестал сильно брить голову, и смешной ёршик волос золотился как в молодости. Как будто голова его излучала сияние от нескрываемого счастья, как будто юность вернулась в его душу. Но она вернулась. Отращивать волосы он упрямо не желал, дав себе зарок, что сделает это впервые только на Земле, когда вернётся.

С Антоном Рудольф общался только по служебной необходимости. Сурово, как со всеми прочими, но спокойно, отстранённо. Без прежней доверительности. И когда Антон общался с Нэей, то быстро сворачивал общение, едва замечал рядом Рудольфа, и быстро исчезал. Неужели он мог вообразить себе, что Рудольф может ревновать его к Нэе? Смешно! Он никогда не ревновал юного очаровательного глупца к ней. Даже тогда, когда она порхала вокруг него в своих цветниках. Он злился на неё, понимая её игру, и только. Охлаждение к Антону вызвала совсем другая причина. Но в разгар своей новой жизни Рудольф, занятый только собой, подарил им своё безразличие и к их новой совместной жизни. Жизни Антона и Икринки — Лоры. И Антон, простодушный на вид, но далеко не такой и простой, всё понимая, сам не лез ему на вид без особой нужды.

Любовь, как ни странно, обладает способностью заражать тех, кто становится её невольным сторонним наблюдателем. Если не самим чувством, ведь рядом может не оказаться никого подходящего, то желанием кого-то отыскать и себе тоже. Даже суррогат может сгодиться, сомнительное приключение как спасение от сосущей тоскливой пустоты. За глаза все добродушно подтрунивали над влюблённым Рудольфом, с любопытством изучая Нэю. Она всё чаще стала появляться в подземном городе, сверкая своим нарядным оперением и радуя нежным щебетом не одного Рудольфа. Она нравилась всем и вызывала грусть только у старого Франка. Он провожал её задумчиво и почти скорбно, если встречал на своём пути. Он был уверен в том, что милую и щебечущую от счастья женщину уже поджидает где-то впереди неизбежная трагедия, уготованная ей Рудольфом.

— Этот человек, — говорил он печальному Олегу, — никому не способен дать счастье. Увидишь, он её погубит.

Олег молчал, нисколько не интересуясь судьбой хорошенькой и посторонней ему девушки, живущей в красивом здании на холме. Она привлекала больше своими одеяниями, несуразными для его земного вкуса, но фантастически красивыми. Сами её тряпочки казались присущими ей по самой уже природе, как затейливые лепестки цветам, а пёстрые пёрышки птицам. Олег умышленно не желал представлять её без одежды, такой, какой и увидел купающейся в небольшом водоёме на закрытой территории возле «Мечты». В тот день он попал туда по неведению, поскольку один из сегментов ограды кто-то выворотил, а Олег решил, что доступ в цветущие райские кущи открыт для всех. Он всё чаще думал про её подружку или коллегу по ремеслу, такую же золотоволосую и явно окрашенную искусственно, смелую в своём поведении и откровенно тогда намекающую ему на своё желание сближения с ним.