Нэя смотрела на неё как на ту, с которой говорить не о чем, а потому и молчала.

— Она заботилась обо мне во время моей, всем вокруг понятной, болезни лишь потому, что боялась того, что я умру, и моя мать ославит вашу семейку на весь квартал.

— О чём ты? — изумилась Нэя, ничего не понимая.

— Конечно, где уж тебе понимать такое. Бабушка о таком не расскажет. Твой брат был виновником порчи моей жизни. Когда твоя бабушка узнала о моей беременности, она и завезла меня на окраину континента к каким-то знахарям, где меня и выпотрошили от нежеланного никому ребёнка!

Нэя потрясённо молчала, зная, что продолжение будет, и оно последовало.

— Ведь ты помнишь, что наши ребята ходили купаться на Дальние Пески. Ох уж эти Дальние Пески! Сколько же там было подобных историй… А я тоже любила туда ходить. Я вообще любила бродить там, где нет людей. Я с детства ненавижу людей! И твой Нэиль никогда не любил людей. Так что мы с ним оказались родственными душами. Там я с ним и встречалась. Вначале мы купались, а уж потом и всё остальное… там, где трава помягче, а заросли погуще…

— Нужна ты была ему!

— Смотря для чего. Да и что я понимала тогда… любовь в моём представлении не была тем, что имеет такие негодные последствия. Ох, и красив же он был! После него всего лишь раз и увидела я того, кто и был ему вровень, да и то… у меня душа будто сожжённая, малейшее её сотрясение, и мне становится больно. Мне, чтобы выжить, нельзя тревожиться по пустякам. Для меня всякий мужчина теперь — пустяк! С тем ребёнком недоношенным вырвали из меня всякую способность любить…

— Такого не было! И быть не могло…

— В твоём мире такого быть уж точно не могло. А в моём мире только так и бывает. Вначале ластятся, потом хватают и имеют во всех позах, пока не надоест. А уж потом девушка одна расплачивается за всё, за общую вину, — за чужое хотение, за своё позволение…

— Если так было, значит, ты сама за ним бегала! Сама того хотела!

— Конечно, сама хотела. Почаще видеть его хотела, купаться с ним хотела, валяться на песке с ним рядом и слушать его истории, которые он рассказывал. Чтобы от чужаков защищал. Там же не место для девушек, а мне там нравилось. Только в то время разве я знала, чем придётся расплачиваться?

— И чем же?

— Из меня вместе с ребёнком вырвали и моё окровавленное сердце. И другого сердца у меня больше не появилось. Хотя какой-то куцый обрубок, наверное, остался, если я всё ещё способна ощущать удовольствие от тесного общения с притягательными мужчинами. А со всеми прочими бесчувствие как раз очень удобная вещь.

— Какие же обещания толкнули тебя на такое безумство, как отдать свою чистоту первому встречному…

— Он обещал мне куколку подарить за мою уступчивость, ту самую, что у вас на хрустальном шкафу красовалась, а потом забыл не только о своём обещании, а и обо мне самой… А ведь говорил, когда разбогатеет, накупит мне кучу новых туфелек с бабочками…

— С бабочками? — не поверила Нэя. — Почему же именно с бабочками?

— Не знаю, почему. Ещё в то время, когда мы были детьми, а он уже почти взрослый, он подошёл ко мне однажды, когда я ловила бабочек в цветниках, и сказал: «Эй, ты, чучелко лохматое! Если ты ещё хоть раз прикоснёшься к моей сестрёнке, то я отломлю тебе твой грязный клювик, чтобы ты уже не клевалась», — он стоял передо мной такой высокий, подавляюще сильный, — когда я выросла, он тоже вырос, став ещё выше и ещё сильнее, — что я не столько испугалась, сколько была поражена цветом его глаз. Как бирюзовая река, как даль у горизонта… я тонула и меня куда-то унесло… Я сразу же поняла, хотя была совсем девчонка, что мне уже не выплыть, не освободиться уже никогда… Издали же я его не рассматривала.

«Зачем тебе бабочки»? — спросил он с любопытством, отвлекшись от своих угроз, — «Ты их клюёшь, что ли, как птица»? Я ответила, что хочу их засушить и прикрепить на свою тунику, как делает Нэя, то есть, ты. А ещё ими можно украсить туфельки, подаренные мне Ласкирой.

«Идиотка недоразвитая»! — засмеялся он настолько весело, что я даже не обиделась на его обзывания, — «У неё вышитые бабочки, а эти тут же распадутся в пыль, если дунет ветер или слишком грубо к ним прикоснёшься. А уж с туфель, тем более, их сорвёт первым же травяным стеблем! — он ужасно развеселился, — «Тебя невозможно украсить никакими бабочками и даже цветочками, чучелко ты тупое! Ты для начала отмылась бы»!

Нэиль никогда не был добряком, как ты или Ласкира. Ты, видимо, в отца, а он был совсем другой. Я ему ответила: «Лучше уж убей меня, раз ты такой большой и тебе всё можно. А то мне жить не хочется. Плохая у меня жизнь». Он спросил: «Почему же именно Нэю ты сделала ответственной за свою плохую жизнь»? Но я вовсе не испытывала ненависти к тебе, а обижалась, что ты не хочешь допускать меня в свой круг общения. «У меня мать злая, бьёт меня», — так я ему пожаловалась, — «Пирожных никогда не покупает. Игрушек тоже. И платья все плохие у меня».