— О чем вы, Макс? Разве вам не верят? Другой вопрос — ваши корреспонденты, друзья в Германии. Почему они все-таки пошли на это?

— У них свои цели, мой полковник... Однако вернемся к нашим баранам. За кем вы следите?

— Ни за кем конкретно.

— Не хотите говорить? Тогда я сам отвечу... Я долго ломал голову, пока не вспомнил наш давний разговор. Когда-то я рассказал вам о своих попытках предложить информацию англичанам. Вы сделали вид, что вам все равно, но — сознайтесь! — были довольны отказом англичан!

— Макс! — говорит Лусто, и лицо его становится жестким.— Скажите прямо: кто ваши новые друзья?

— Контрвопрос: я нужен вам, мой полковник?

— Я не давал повода...

— Надеюсь, и не дадите. Если новые друзья, о которых мы говорим, пострадают, между издательством «Нептун» и бюро «Пилатус» ляжет пропасть.

Лусто аккуратно укладывает нож на подставку.

— Прошу вас, Макс, не угрожайте. Я не из тех, кто поддается нажиму,— такая уж у меня профессия. К тому же вы неправы. Я не буду охранять никого, кроме вас. Из какого бы лагеря ни были ваши любимцы, они и Швейцария, доверившая мне свою безопасность, отнюдь не идут в одной упряжке. У моей страны своя судьба, и я пекусь о ней, только о ней, Макс!..

— Будьте нейтральны. Этого достаточно.

Лусто чуть-чуть раздвигает губы — ровно настолько, чтобы означить улыбку, но не дать ей появиться.

— Я высоко ценю нашу дружбу.

— Спасибо,— говорит Макс.— Право, полковник, хорошо, когда находится день вроде сегодняшнего, полностью свободный от дел. Не так ли?

9. Сентябрь. 1943. Париж, рю Марбёф — Аустерлицкий мост.

«Марату... Сообщите, можете ли срочно приобрести любые две из перечисляемых книг: Золя «Нана» издания 1922, Мопассан «Монт Ориоль» издания 1935, Морис Ренар «Ошибка Ришара Сегюра» издания 1927, Сименон «Досье агентства «О» издания 1937 и Дюма и «Жозеф де Бальзамо» издания 1916 или 1931. Нам представляется необходимым сменить шифры, и, получив от вас сообщение о покупке, немедленно передадим, как эти книги использовать. Ваше предложение по связи — мы имеем в виду расписание передач и частоты — кажется нам приемлемым, хотя и достаточно сложным в техническом отношении, требующим от нас круглосуточного дежурства в эфире. Все же мы готовы начать работать по новому расписанию спустя 72 часа после получения от вас известия о приобретении книг. Мы убеждены, что использование конторы для прикрытия может при определенных условиях привести к провалу. Настоятельно советуем ликвидировать АВС. До решения всех вопросов время передач сократите до 15 минут трижды в сутки. Передавайте только то, что не терпит отлагательства... Профессор».

Бумажка, сложенная колпачком, медленно тает, чернеет, оседая на дно пепельницы невесомыми серыми хлопьями. Жак-Анри ссыпает пепел в конверт, платком вытирает пепельницу и, дев запаху гари улетучиться в приоткрытое окно, достает из стола портфель. До вечера и карт у мадам де Тур много времени и есть возможность переговорить с Жюлем.

Номер Жюля занят, и, пережидая, Жак-Анри кончиком карандаша поворачивает диск. Набирает первую попавшуюся комбинацию— Гудки и голосок:

— Алло?

— Алло...— говорит Жак-Анри, улыбаясь.

— Лилу, это ты?

— Я ошибся... Извините.

— Я тоже. Думала, это Лилу.

— Еще раз извините.

— Какой разговор!

Короткие гудочки отбоя. Держа трубку на отлете и улыбаясь, Жак-Анри рисует в воображении портрет собеседницы. Судя по голосу, она молода, вряд ли старше двадцати. Еще что? Влюблена, сидит дома в полдень и ждет своего Лилу; за секунду голос точно сломался — был радостным и звонким, когда спрашивала, и тут же потускнел...

Жак-Анри прижимает вилку телефона, отпускает и, услышав гудок, набирает номер.

— Месье Дюпле? У меня есть неплохая бронза. Могу я ее предложить?

— Приносите после двух.

Кабинет наполнен свежим воздухом. Пепельница чиста. Жак-Анри запихивает в сумку складную коротенькую удочку, термос и плоскую коробку с бутербродами. Выходе, бросает секретарше:

— Я здесь, но не принимаю.

— Хорошо, господин Дюран! Месье Гранжан...

— Завтра!

Месье Гранжан подождет. Чеки, счета, дела с акцептами и векселями — все это терпит. Не так уж велик оборот АВС, чтобы бухгалтер стонал от обилия работы. Сделки мельчают: все, что представляет хоть какую-нибудь ценность, скуплено немцами; на долю французских комиссионеров остаются крохи.

Дряхлое такси везет Жака-Анри к Аустерлицкому мосту и освобождает его из травленных пылью недр в нескольких шагах от набережной. У лодочника находится складной стульчик — пять су в час — и баночка мотыля — три франка; он помогает Жаку-Анри свинтить удочку и, получив плату вперед, советует:

— Не оборвите леску, дружище. Здесь щуки, как акулы.

— А плотва?

— Смылась в Биарриц на бархатный сезон.

Жак-Анри и сам знает, что в сентябре нет клева, но это его не смущает. На пустой набережной под сводами моста никто не помешает им с Жюлем поговорить о делах. Ближе и вечеру появятся влюбленные, и придется уйти.

Раздвинув стульчик, Жак-Анри усаживается и, обстоятельно исследовав содержимое коробки, выбирает мотыля. Шельмец лодочник подсунул завалявшийся товар — на такую полудохлую мелочь плотва не пойдет даже с отчаяния. Жак-Анри насаживает червяка на крючок и дует на него. Поплевать на червя нельзя — так делают где-нибудь на Клязьме, но не в Париже.

— Месье позволит?

Раздвижной стульчик едва не расползается под тяжестью Жюля.

— Опаздываешь,— говорит Жак-Анри.

— Как назло, принесли фарфор для оценки. Что-нибудь поймал?