«Все-таки она любит меня,— думает Бергер,— не так, как прежде, но любит».

Кончиком трости Бергер касается дверной ручки, и в этот миг в дверь стучат — судьба как будто рассчитала, когда он оденется и будет совершенно готов. Не удивляясь, Бергер открывает лакею и, выслушав его, говорит:

— Вы не могли бы не застать меня?

— Я ответил, что господин полковник у себя.

— Хорошо. Повторите адрес.

— Калишерштрассе. С задней стороны крематория.

— Зайдите к моим и скажите, чтобы жена повела Эмми в зоосад. Я постараюсь приехать туда позже.

Как есть — в пальто и шляпе — Бергер са-дится на кровать. Легко вообразить, что будет с Эмми, когда вместо отца явился лакей в белом пиджаке и отвисших на заднице портках... Может быть, жираф утешит ее... Но кто утешит Бергера?.. Проклятая работа!

Знакомый майор из абвера-III ждет, как и передал лакеи, возле машины на Калишерштрассе.

— С приездом, господин полковник. Позвольте сказать, что вы хорошо выглядите.

— Кому я понадобился?

— Понятия не имею.

— Ах, так! — говорит Бергер с любезной улыбкой.

У абвера в Берлине немало конспиративных квартир. Та, куда майор привозит Бергера, ему незнакома. Большой, угрюмый дом на Викингенуфер — в том месте, где Шпрее начинает загибать полупетлю. Второй этаж дома украшен выступающими фонарями; на лестнице, продетая под бронзовые прутья, положена дорожка с белыми полосами по краям. Внизу швейцар принимает у Бергера шляпу, перчатки и трость, а другой, с выправкой младшего офицера, помогает сиять пальто.

— Вам назначено?

— Да, я звонил, и хирург пригласил меня на десять десять.

Сейчас на часах 10.50, и пароль звучит довольно нелепо, но ни Бергер, ни офицеры не улыбаются.

Перед дверью квартиры Бергер оправляет пиджак. Нажимает кнопку и говорит горничной;

— Доложите, что Тэдди просит принять.

Он ждет не дольше минуты: горничная возвращается и ведет его — вправо, затем налево, через две просторные, светлые комнаты в третью, тоже светлую, квадратную,— навстречу протянутой руке генерала фон Бентивеньи.

Бергер официально вытягивается. Пусть генерал почувствует, что поступил некорректно, прикрывая деловой вызов свиданием с семьей.

— Сигару, вино, кофе?

— Ни то, ни другое, ни третье, господин генерал. Сутки отпуска — всего лишь сутки, жаль каждую минуту.

Бентивеньи близоруко щурится.

— Это не моя идея.

— Чья бы ни была, но все-таки можно было вспомнить, что за последние три года я провел с семьей не больше недели.

Бентивеньи проглатывает упрек. В абвере он славится умением ладить со всеми, в том числе и с нижестоящими, за что заработал прозвище «Санта-Клаус»... Бергер демонстративно смотрит на часы.

— Я бы хотел, господин генерал, успеть к семье!

— Благодарите за этот вызов Рейнике!

— Опять донес на меня?

— Не то. Он запеленговал в Париже радиста и известил Кальтенбруннера. Никогда бы не подумал, что его доклад получит такой резонанс, но...

— Я должен ехать в Париж? — говорит Бергер.

Фон Бентивеньи поднимает руку.

— Нет. Это было бы некстати. Пусть Рейнике сам ест свое варево. Мы проанализировали материалы и считаем, что в Париже работает все-таки Легран. Райле сейчас проверяет комиссионные фирмы — собственными силами, без СД. Может, нащупает что-нибудь, а может быть, и нет — я лично не думаю, чтобы Легран использовал один и тот же метод дважды...

— Почему? Есть правило парадоксов.

— В теории — да... Но мы —о радисте. Пусть Рейнике ищет его, пусть раздувает свои успехи — это нам на руку. В тот день и час, когда он вынужден будет признать, что не сумел через радиста выйти на резидента, вы, полковник Бергер, прибудете в Берлин и доложите руководству абвере, что женевская операция доведена до благополучного завершения. Адмирал принял ваше предложение: любую сумму Ширвиндту в любой валюте. Счета — в Лозанне, Женеве и Цюрихе.

— Или?..

— Или ликвидация Ширвиндта. Аккуратно, без шума и следов.

Бергеру не надо и минуты, чтобы обдумать и взвесить. Про себя он давно уже все решил, и Бентивеньи сейчас не предложил ничего нового.

— Я готов, генерал!

— Спасибо, Юстус!

— За что же, генерал? За то, что я выполню долг?

— Не понимаю,— с легкой досадой говорит Бентивеньи.— Зачем вы бравируете?

Бергер с ледяным выражением вытягивается, как в строю.

— Господин генерал назвал меня Юстусом и тем самым дал возможность и право пренебречь субординацией. Итак, Франц, отвечу: я не бравирую, а служу империи и идее! Поэтому извольте или извиниться, или же я напомню вам о правиле, по которому офицер, оскорбивший офицера, несет ответственность за свои слова.