Рассказ. В городе Герате был почтенный мудрец, тот самый старец, что привел к господину мира Бакрака. [246] Случилось, что султан, погибший за веру, — милость божия над ним! — прибыл в Герат на некоторое время; Абд ар-рахман, его дядя по материнской линии, остановился в доме того ученого старца. Однажды во время пития вина он сказал султану: „Этот старец имеет помещение, уходит туда на ночь, всю ночь совершает намаз. Сегодня я открыл дверь того помещения, — добавил он, — увидел кувшин вина и бронзового идола; он всю ночь пьет вино и поклоняется идолу“. Этот Абд ар-рахман принес с собою кувшин с вином и бронзового идола, так как знал, что когда он этак скажет, султан сейчас же распорядится казнить того старца. Вот султан послал одного гуляма за старцем, а другого гуляма ко мне. „Пошли, мол, кого-нибудь, позови старца“. Я не понял, ради чего он зовет, но сейчас же пришел кто-то и сказал: „Не зови его“. На другой день я спросил у султана: „Для чего вчера то звали, то не звали того |121| ученого старца?“ Он сказал: „Из-за наглости Абд ар-рахмана, дяди“; затем он передал мне этот рассказ, а потом сказал Абд ар-рахману: „Ты вот мне это рассказал, принес кувшин вина и бронзового идола, а я не хочу ничего приказывать относительно старца, не узнав истины и правды. Итак, дай мне свою руку и поклянись моей жизнью, что все, что ты говоришь — правда, а не ложь?“ Абд ар-рахман ответил: „Я сказал ложь“. Султан спросил: „О, недостойный, почему ты оболгал этого ученого старца? почему покушался на его кровь?“ Ответил: „Потому, что он обладает прекрасным домом, а я в нем остановился; когда бы ты его убил, ты подарил бы мне его дом“.

И великие веры сказали: „Поспешность от шайтана, а неторопливость от милосердного“. Бузурджмихр [247] говорит: „Поспешность от легкомысленности; всякий, кто торопится и не обладает спокойствием, будет постоянно смущенным и печальным, ибо та поспешность губит благополучие. Кто торопится, всегда сам себя попрекнет, всегда будет каяться, просить прощенья, терпеть муку“. Повелитель правоверных — да будет доволен им господь! — говорит: „Спокойствие заслуживает почтения во всех делах“.

Должность эмир-и-харас [248] во все времена была одной из важнейших должностей, так что если не считать эмира — великого хаджиба, при дворе не было никого больше эмир-и-харас, по той причине, что его должность имеет касательство к расправе. Все страшатся гнева и наказания государя. Когда государь на кого-либо разгневается, он приказывает отрубить голову, отсечь руки и ноги, вздернуть на виселицу, бить палками, отвести в темницу, бросить в яму. Люди не боятся пожертвовать имущество и блага |122| за свою жизнь! У эмир-и-харас всегда бывают барабан, знамя, наубат. [249] Люди даже боялись его больше, чем государя. В наше время эта должность понизилась, отменили блеск этой службы. Надо, по крайней мере, чтобы постоянно было при дворе не менее пятидесяти человек ликторов: [250] двадцать — с золотыми палицами, двадцать — с серебряными, десять — с большими палицами. Надо, чтобы у эмир-и-харас было все необходимое к проживанию и содержание, что ни на есть лучшее, чтобы он пользовался наибольшим уважением. Если этого нельзя устроить, тогда пусть его заменят другим лицом.

Рассказ. Халиф Мамун однажды говорил со своими надимами: „Я имею двух эмир-и-харас. Оба они с раннего утра до ночи только и рубят шеи, отсекают руки и ноги, бьют палицами, бросают в темницу. Люди постоянно одного из них хвалят и величают, другого же порицают; когда услышат его имя, проклинают, постоянно жалуются на него. Не знаю, что за причина этому? Кто-нибудь должен бы меня уведомить, ведь оба они одинаковы, почему же люди одного хвалят, а на другого жалуются?“ Один надим сказал: „Если дашь мне три дня свободы действий, это дело я выясню для господина“. Сказал: „Даю“. Надим отправился домой и сказал достойному слуге: „Тебе придется сделать одно дело для меня. Сейчас в городе Багдаде находятся два эмир-и-харас, один — старик, другой — пожилой. Тебе следует встать завтра на заре, отправиться в дом старика и, когда этот человек выйдет из покоев своего дома, посмотри, как он сядет, что сделает, что произойдет, — все это посмотри, запомни, приди и доложи. Послезавтра таким же образом отправишься в дом пожилого, все, что произойдет из его разговоров и поведения, заметь от начала до конца и сообщи мне“. На другой день слуга поднялся рано утром, отправился в дом старика эмир-и-хараса. Побыл некоторое время. Пришел фарраш, поставил свечу на возвышение, разослал коврик для молитвы, положил на краю коврика несколько частей из Корана и молитвы. Вышел старик, сделал несколько рикатов намаза, пришли люди, |123| он совершил общую молитву; когда он закончил чтение Корана, пришли еще люди, приветствовали. Взошло солнце. Тогда он спросил: „Не привели ни одного преступника?“ Ответили; „Привели юношу, который кого-то убил“. Спросил: „Кто-либо свидетельствует о том?“ Сказали: „Нет, сам признает“. Сказал; „Нет силы и нет могущества, кроме как у бога, высокого и великого. Приведите его, чтобы я посмотрел“. Юношу привели. Увидел его старик, спросил: „Этот?“ Ответили: „Да“. Сказал: „По внешнему виду он не походит на преступника, в нем виден свет мусульманства! невероятно, чтобы из его рук произошел грех! Полагаю, что говорят ложь, не хочу слушать ничьих слов против него. Никогда не может этот юноша быть виновным в этом деле, ибо весь его вид свидетельствует, что он — невиновен“. Юноша все это услыхал. Кто-то сказал: „Он сам сознается в своем преступлении“. Эмир-и-харас на того прикрикнул и сказал: „Напрасно ты стремишься к пролитию крови мусульманина. Этот юноша слишком разумен, чтобы произнести что-либо, могущее привести к его гибели“. Он говорил с той целью, чтобы юноша начал отпираться. Он обернулся к юноше и спросил: „Что ты скажешь?“ Юноша сказал: „По соизволению всевышнего это греховное дело пало на мои руки. За этим миром следует другой мир, в том мире я не хочу терпеть наказания всевышнего. Соверши надо мною божий приговор“. Этот эмир-и-харас притворился глухим, обернулся к людям и спросил: „Я не слышу, что он говорит. Сознается или нет?“ Ответили: „Да, сознается“. Спросил: „Эй, сынок, ты не имеешь внешности преступника. Может, кто из врагов надавил тебя на то, чтобы ты говорил этак, желая твоей гибели? Подумай хорошенько“. Ответил: „О, эмир! никто не наставлял меня. Я — преступник. Исполни надо мною приговор всевышнего“. Когда эмир-и-харас понял, что он не отступится от своего слова, что его увещевания — бесполезны, потому что тот обрек себя на убиение, спросил у юноши: „Значит так, как ты говоришь?“ „Так“. Сказал: „Я совершу над тобой приговор“. Затем, обернувшись к людям, он сказал: „Видели ли вы молодого человека столь богобоязненного, как этот? Я, по крайней мере, не видал. От него исходит свет благости, мусульманства, честности. Он приносит сознание из-за страха перед богом, преславным и всемогущим. Зная, что должен умереть, он предпочитает |124| предстать перед богом, преславным и всемогущим, чистым, умершим в вере. Между ним, гуриями и райскими жилищами — один шаг“. Затем, он сказал юноше: „Пойди, чисто омой тело, соверши два риката намаза, покайся, тогда я совершу приговор“. Юноша так и сделал. Эмир-и-харас сказал: „Вижу, что этот молодой человек пойдет в рай в этот же час“. Этакими словами он сделал смерть в сердце юноши настолько сладкой, что молодой человек принялся торопиться, чтобы его убили как можно скорее. Эмир-и-харас приказал затем, чтобы его осторожно раздели, завязали ему глаза, а сам продолжал разговаривать с ним таким образом. Пришел палач с мечем, блестящим как капля воды, встал над головой молодого человека так, что тот не заметил. Эмир-и-харас сделал глазами знак. Палач быстро взмахнул мечом и отрубил голову юноше с одного взмаха. Затем он отправил в темницу несколько человек схваченных за всякого рода проступки, чтобы впоследствии правильно поступить с ними, встал и удалился в покои. Слуга пришел к надиму и пересказал все, что видал. На другой день он встал и направился в дом другого эмир-и-хараса. Пришли люди и сбиры. Дом наполнился. Когда взошло солнце, эмир-и-харас вышел из дома, открыл прием, нахмурился. Перед ним встали сбиры. Через некоторое время он спросил: „Привели ли кого?“ Ответил: „Привели двух-трех пьяных молодых людей“. Приказал: „Введите“. Привели. Поглядел на них, сказал: „Уже давно я разыскиваю этого проклятого смутьяна, равного которому нет во всем Багдаде. Ему следует отрубить голову, так как он не знает другого дела, как сбивать с пути детей. Не проходит ни одного дня, чтобы ко мне не пришло жаловаться на него с десяток человек. Вот уже давно я разыскиваю его“. И столько он наговорил, что этот молодой человек захотел, чтобы ему порубили шею, дабы освободиться от его оскорблений. Затем эмир-и-харас приказал принести арапник, сказав: „Разложите, сядьте на его голову и ноги, всыпьте сорок арапников“. Наказав его, они хотели отвести его в темницу. Пришли |125| свыше пятидесяти почтенных хозяев, свидетельствовали о добропорядочности и воздержанности того молодого человека, ходатайствовали, чтобы он освободил его, предлагали также подношения. Эмир-и-харас не согласился и отправил молодого человека в темницу. Хозяева удалились с опечаленным сердцем, проклиная его. Он же встал и ушел в свои покои. Слуга возвратился и рассказал надиму все, что произошло. На третий день надим отправился к Мамуну и передал ему, что слышал о свойствах и образе действий обоих эмир-и-харас. Повелитель правоверных Мамун изумился, призвал милость божью на старика, послал проклятия на ту собаку и сказал: „Да будет он проклят! если он так безрассудно поступил с благородным человеком, что же он сделает, если ему попадется кровник?“. Он распорядился отставить его от должности эмир-и-харас, вывести из темницы того молодого человека, а за стариком сохранил его службу и пожаловал ему почетную одежду. [251]

Во всякое время проявляются небесные бедствия, на государство падает плохой глаз, держава переменяется, переходит из одного дома в другой, становится смутной по причине мятежей, вражеского меча, насилий. В эти дни мятежа знатные притесняются, смутьяны входят в мощь, становятся сильными, делают, что хотят. Дело праведных ослабевает, становится худым. Нижайшее лицо бывает эмиром, а благородно рожденные испытывают лишения. Любой низкий человек не боится возложить на себя титул вазира и государя, тюрки возлагают на себя титул хаджэ, а хаджэ присваивают себе титулы, соответствующие тюркам, дают приказы от имени государя. |126| Дело шариата ослабевает; народ становится непослушным, воины своевольными; теряется способность распознавать между добрым и злым; никто не исправляет дел; если тюрок хозяйничает над десятью тазиками — допустимо; если тазик хозяйничает над десятью тюрками — допустимо; дела государства вершатся без правила. Из-за многих походов и войн у государя не бывает досуга покончить с этим, поразмыслить относительно этого. Затем, когда пройдет нехорошее время и наступают дни спокойствия, всевышний ниспосылает государя правосудного, разумного; он дает ему знание, чтобы тот распознал все вещи, расспросил у каждого, каковы были установления государей во все времена, дает ему удачу победить всех врагов, прочитать свитки, устроить весь распорядок и обычай царства, выявить способность каждого лица, каждого посадить на свое место, искоренить неверных, любить веру, уничтожить ересь по соизволению бога, преславного и всемогущего. И если мы в этом смысле вспомним, чтоб многое охватить взором, то окажется ясным, что отпало от порядка, дабы владыка мира дал относительно всего распоряжение и указ. Из дел, которые оберегали государи, одно таково: они заботились о старинных родах и царских детях, почитали их, во время своего правления давали им долю в меру жизненных потребностей, дабы существовал их дом. И еще: лица заслуженные, ученые, алиды, хранители границ и люди корана не должны быть лишены воспомоществования из казны, чтобы от них произошли молитвы во благо, благодарность и хвала.

Рассказ относительно этого. Рассказывают, что некое собрание заслуженных лиц написало прошение Харун ар-Рашиду: „Мы, рабы бога, дети вельмож, некоторые из нас люди корана, ученые, иные принадлежат к потомкам пророка, другие же из тех, отцы которых имеют заслуги при этой державе, — все мы мусульмане, с чистою верою, наша доля в казне. Ты ежедневно тратишь имущество на свои страсти, а у нас нет хлеба. Или ты выделишь нашу долю, или же мы прибегнем к богу, великому и преславному, восплачем перед ним, чтобы он взял у тебя казну и вручил бы кому другому, кто был бы сострадателен к мусульманам“. [252] Когда Харун ар-Рашид прочел это заявление, он смутился, пошел в дворцовые покои, терзался. Увидав его не в духе, Зубейда спросила: „Что случилось?“ Он рассказал Зубейде. Зубейда сказала: „Погляди, как поступали до тебя халифы и вельможи с рабами бога, и ты поступай так же. Нет никакого сомнения в том, что казна принадлежит мусульманам, а ты оттуда тратишь очень много. Позволяй себе вольности с имуществом мусульман лишь настолько, насколько они это делают с твоим имуществом. Если они на тебя жалуются, то им простительно“. И случилось, что они оба увидели во сне день восстания из мертвых; люди пришли в место подсчета грехов, их подводили по одному, Мустафа — благословение божие над ним! — предстательствовал за них, и они шли в райскую сторону. Ангел взял руку их. Они спросили: „Куда ведешь?“ Ответил: „Меня послал Мустафа, — мир над ним! — приказав мне: „пока я нахожусь здесь, не позволяй, чтобы их привели ко мне; мне будет стыдно, ведь я ничего не смогу сказать относительно них, так как они сочли имущество мусульман своим, обездолили заслуживающих право на помощь, а между тем восседали на моем месте“. Оба проснулись, и когда пришли в себя, Харун спросил Зубейду: „С тобой что было?“ Она сказала: „Я видала во сне то-то и то-то и устрашилась“. Харун сказал: „Я видел то же самое“. Затем они возблагодарили бога, открыли на другой день двери казнохранилищ и велели объявить во всеуслышание: „Пусть явятся все лица, имеющие право на вспомоществование, чтобы мы роздали их долю“. Люди обратились без счета. Он приказал раздать людям на содержание и кормление три раза тысячу тысяч динар. Затем Зубейда |128| сказала: „Казна — в твоих руках, ответ за нее спросят у тебя в день страшного суда; ты, а не я, получив божью помощь, выполнил обязательство по отношению к некоторым; все, что ты дал, было имуществом мусульман. Я же намерена сделать то, что сделаю, из собственного имущества, ради всевышнего и спасения в день страшного суда“. Затем Зубейда раздала из своего имущества несколько раз тысяча тысяч динар. Она приказала на каждой остановке близ Куфы и на мекканской дороге вырыть колодцы, каждый колодец из камня, гипса и обожженного кирпича, как никто не делал. Она сделала много добрых дел, и все же еще оставалось много из ее имущества. Она распорядилась, чтобы на рубежах поставили укрепленные цитадели, купили для газиев оружие и лошадей; распорядилась отдать в вакф многие земельные владения, а на оставшееся имущество на границах Кашгара соорудила укрепленный город, положив ему имя Бадахшан; она построила в тех пределах много крепких рибатов, соорудила цитадель на дороге в Хорезм, устроила цитадель у Александрии и в других местах. И все-таки оставалось еще много имущества; она приказала распределить его между живущими при святынях Медины и Байт ал-Мукаддас. [253]

Рассказ относительно этого. Зейд сын Аслама [254] сказал: однажды ночью повелитель правоверных Омар — да будет доволен им господь! — самолично ходил в ночном дозоре. Я был с ним. Мы вышли из Медины, а в поле была разрушенная постройка [255] , и оттуда виднелся свет. Омар, сын ал-Хаттаба — да будет доволен им господь! — сказал мне: „О, Зейд! давай-ка пойдем туда и посмотрим, кто это“. Пошли. Когда добрались поближе, увидали женщину поставившую на огонь котелок, около нее спали два младенца. Она говорила: „Всевышний пусть накажет за меня Омара, он сытно ест, а мы — голодны“. Услышав слова женщины. Омар сказал Зейду: „О, Зейд! из всех людей вот эта женщина одна меня отправляет к богу. Побудь ты здесь, а я пойду к ней и расспрошу ее“. Он подошел к женщине и спросил: „Что ты варишь в эту полночь в этом поле?“ Она ответила: „Я — бедная женщина. В Медине нет у меня ни местечка, ни средств что-нибудь приобрести. Стыдясь того, что мои два ребенка плачут и кричат от голода, а у меня нет ничего им дать, я ушла в это поле, чтобы соседи не поняли, почему они плачут. И всякий раз, как они заплачут от голода, захотев есть, я ставлю этот котелок на огонь. Они подумают, что я что-то варю и засыпают в этой надежде. Сегодня — уже два дня, как и я и они не брали в рот ничего, кроме воды“. Омар — да будет доволен им господь! — сказал; „Ты права, если проклинаешь |129| Омара. Подожди немного здесь, пока я не вернусь“. Затем Омар поспешил обратно, побежал, за короткое время был в своем доме, взвалил на плечи две сумы, возвратился и сказал мне: „Вставай, пойдем опять к той женщине“. Я сказал: „О, повелитель правоверных! положи груз этих сумок на мою шею, я понесу“. Омар сказал: „О, Зейд! ты хочешь снять с меня, а кто снимет с меня память о дне страшного суда?“ Он побежал, добежал до женщины, положил перед ней то, что нес: одна из сум была с мукой, другая — с рисом и курдючным салом. Сказал мне; „О, Зейд, сходи за топливом“. Я пошел. Омар также отправился, принес воды, поставил перед женщиной. Женщина сделала пресный хлеб, поставила на огонь котелок, плача от радости. Когда сварила, разбудила детей. Малыши сели, поели сытно, начали играть с матерью. Омар отвел ее детей в дом. Он сказал: „Перестань проклинать Омара, прости его, так как он не знал, что ты в таком положении“. Женщина заплакала и спросила: „Клянусь богом, ты — Омар?“ Ответил: „Да“. Несчастная и бедная женщина сказала: „Пусть помилует тебя господь так, как ты нас оживил“. [256]

Предание относительно этого. Передают, что Моисей, — мир над ним! — когда был пастухом и к нему еще не пришло откровение, пас овец. Случилось, что одна овца отделилась от стада. Моисей, желая присоединить ее к стаду, гнался за ней, покуда овца не утомилась и не упала от изнеможения. Моисей сказал: „О, несчастная! зачем ты бежала?“ Он взял ее, положил на плечи, пронес два фарсанга, пока не доставил до стада. Когда овца увидела стадо, она затрепетала и вошла в стадо. Всевышний воззвал, в награду за труд, который Моисей понес, и за то, что овцу не обидел: „Ручаюсь моим величием, я его возвышу и сделаю своим собеседником, [257] дам ему дар пророчества“. Он удостоил его этими всеми чудесами. [258]