Рассказ относительно этого. В городе Мерверруде был человек. Его звали Рашид Хаджи. Он пользовался почетом, обладал многими имениями, не было никого богаче его. Он служил султанам Махмуду и Масуду, был жестоким захватчиком, много творил насилий, а под конец жизни раскаялся, занялся своими делами, построил соборные |130| мечети в разных округах, отправился в хаджж, вернулся из хаджжа и остановился на несколько дней в Багдаде. Однажды, идя по базару, он увидал собаку в чесотке, сильно страдавшую от струпьев. Он сказал слуге: „Возьми эту собаку и приведи ее в дом“. Когда тот привел, он накормил своей рукой, намазал маслом, держал и лечил эту собаку, пока она не выздоровела. После того он совершил еще один хаджж, во время хаджжа сделал много добра, вернулся домой и умер в Мерверруде. Прошло некоторое время и его увидели во сне в счастливом виде. Спросили: „Что сделал бог с тобой?“ Ответил: „Смилостивился надо мной и простил меня. Те всяческие послушания, благодеяния, хаджжи не имели пользы для меня. А вот из-за собаченки, которую я обмазал своей рукой, мне возгласили: „Мы простили тебя из-за той собаки“. Из всех моих благочестивых подвигов — это единственный, который мне помог“. [259]

Это я рассказал затем, чтобы владыка мира знал: благодеяние есть добро. Вот смилостивились над овцой и собакой, получили эти степени. Следовательно, надо понять, какое достоинство и какую награду получит тот, кто проявит сострадание к мусульманину, ведь у бога значение мусульман величественнее и больше, чем неба и земли. Когда государь времени — богобоязнен, думает о будущем, он становится справедливым; таким же станет и войско, усвоит его поведение.

Глава относительно этого. У неусыпных государей был такой обычай: уважать старцев, беречь бывалых в делах и бывалых в войне. У каждого из них были свое место и чин. Когда следовало совершить |131| что-либо важное для пользы государства, с кем-либо учинить союз, узнать положение государя, исследовать дело веры и тому подобное, все эти мероприятия совершали совместно с людьми знающими, бывалыми, дабы то дело доходило до желанной цели. Если случалось сражение, на то сражение посылали тех, кто много воевал, побеждал в боях, брал крепости, чье имя было бы известно всему свету. Вместе с тем с ним посылали опытного в делах старца, дабы не впал в ошибку. В этом отношении, если и теперь позаботятся об осторожности, будет лучше и безопаснее.

А вот многочисленны стали титулы, и чем они стали многочисленнее, тем меньше осталось у них значения и цены. Всегда государи были сдержанны в отношении титулов, так как одним из достоинств государства является соблюдение титулов, степени и меры каждого. Когда бы один титул был у человека базара и дихкана, [260] не было бы между ними никакой разницы, и положение человека известного и неведомого будет одинаковым, а когда одинаковым будет титул человека ученого и невежды, то не останется различия между хорошим и плохим. Это не годится в государстве. Так титулами эмиров и тюрков были Хусам ад-дин [261] — „меч веры“. Сейф ад-даулэ — „меч державы“, Амин ад-даулэ — „доверенный державы“ и подобно этому; титулом хаджэ, амидов и правительственных лиц было: „Амид ад-даулэ — „опора державы“, Захир ал-мульк — „пособник царства“, Киввам ал-мульк — „поддержка царства“ и тому подобное. Теперь эти различения уничтожились; тюрки возлагают на себя титулы хаджэ, [262] а хаджэ — титулы тюрков и в том не видят греха. Всегда титул уважался.

Рассказ. Когда султан Махмуд сел на султанство, он попросил титул у повелителя правоверных ал-Кадир биллаха; [263] тот прислал |132| ему титул Ямин ад-даулэ — „десница державы“. Когда Махмуд захватил страны Нимруз, Хорасан, Индию до Сумната и захватил целиком Ирак, [264] он отправил посла с многочисленными подарками и подношениями к халифу, требуя от него увеличения титулов. Тот не согласился. Говорят, Махмуд десять раз отправлял послов, и все было тщетно. А хакану Самарканда халиф дал три титула; Захир ад-даулэ — „пособник державы“, Муин халифат иллах — „помощник наместника бога“. Малик аш-шарк ва-с-син — „Царь Востока и Китая“. Махмуд стал завидовать. Еще раз он отправил посла: „Я завоевал все страны неверных, во имя бога бьюсь мечом, а ты дал три титула хакану, моему ставленнику, мне же самому за столько заслуг один титул“. Пришел ответ: „Титул является чествованием человека, через которое умножается его честь, и он становится известным; ты сам — почтенен и известен, тебе достаточно одного титула. А хакан — неуч, тюрок, невежда, — поэтому мы согласились удовлетворить его просьбу, ты же осведомлен во всяческих знаниях, близок нам; наши намерения по отношению к тебе лучше, чем ты предполагаешь“. [265] Услыхав это, Махмуд обиделся. В его доме была одна женщина, тюрчанка по рождению, [266] умевшая писать и речистая. Большую часть времени она проводила во дворце Махмуда, разговаривала с ним, шутила и забавляла; она рассказывала и читала рассказы всякого рода. Однажды она села перед Махмудом, увеселяя его. Махмуд сказал: „Сколько не стараюсь, чтобы халиф мне увеличил титул, не получается прока. Хакан, являющийся моим подданным, обладает несколькими титулами. Надо, чтобы кто-нибудь выкрал из дома хакана халифатскую грамоту и доставил бы мне. Дам такому все, что он захочет“. Женщина сказала: „Я отправлюсь и доставлю ту грамоту; а ты дашь мне, что я потребую?“ Махмуд сказал: „Дам“. Затем он дал ей средства, она взяла с собою своего сына и отправилась из Газнина в Кашгар. Накупила тюрков-гулямов и все, что привозят из Хата и владения Чин, как-то: изящные изделия, щелк, молодых рабынь, таргу, [267] многое другое, подобно этому, и отправилась вместе с торговыми гостями в Самарканд. Через три дня она пошла приветствовать хатун. Она привела к хатун одну красивую рабыню в многочисленных браслетах и сказала: „У меня был муж — купец, он меня возил с собою и имел намерение направиться в Китай |133| (Хата). Когда он прибыл в Хотан, его постигла смерть. Я вернулась и пришла в Кашгар. Я вручила хану Кашгара подношение и сказала: „Мой муж был один из слуг преславного хакана, а я — рабыня жены хакана. Они меня сделали свободной, дали ему в жены. Этого ребенка я имею от него. Теперь он умер в Хотане; то, что осталось от него, достояние, данное ему преславным хаканом и хатун. Я надеюсь, что хан прострет руку над головою своей рабыни и этим сиротою, отправит нас в хорошем обществе в сторону Юзкенда и Самарканда, чтобы я могла благодарить и восхвалять тебя пока я жива, быть за тебя молельщицей“. Он сказал много хорошего о хатун, точно так же о хакане, дал нам конвой, приказав, чтобы хан Юзкенда хорошо принял нас, и отпустил в хорошем сопровождении в сторону Самарканда. Вот я и попала в Самарканд благодаря вашему счастью. Мой муж говаривал: „если я доберусь до Самарканда, никогда не уйду оттуда“, он часто мне упоминал о вас. Если вы примете меня в рабство, возложите на мою голову руку попечения, мое сердце прикрепится здесь, я продам украшения, которыми обладаю, приобрету здесь земельное владение, останусь здесь из-за уважения к вам, воспитаю этого сыночка. Надеюсь, что по вашему благословению всевышний сделает его счастливым“. Хатун сказала: „Не беспокойся, насколько будет возможно, ничего не пожалею из благ и попечений, дам тебе дом и кусок хлеба; так сделаю, как угодно будет твоей душе; не допущу, чтобы ты отлучалась от меня хотя бы ненадолго. Я скажу хакану, он даст тебе все, что ты захочешь“. Женщина распростерлась перед хатун и сказала: „Теперь ты — моя госпожа, я не признаю никого другого. Следует, чтобы ты отвела меня к хакану, дабы я переговорила с ним“. Хатун сказала: „Приходи завтра“. Женщина пришла на другой день, хатун отвела ее к хакану. Она поклонилась ему, предложила в дар гуляма тюрка и доброго коня, сказала: „Твоя раба немного уже сказала хакану о своем положении. Говоря коротко, когда муж рабыни опочил, то его компаньон сказал относительно всего, что было приготовлено для страны Китая: „Не следует этого везти обратно“. Кое-что мы отдали хану Кашгара, остаток в дороге истратили, и вот остались я и этот сирота. Если |134| преславный хакан примет рабыню в царство, так же, как хатун приняла, рабыня проведет остаток жизни в этом услужении“. Хакан оказал ей много участия. После этого она каждый день приносила хатун подарки, рассказывала приятные рассказы. Она так повела себя в отношении хатун и хакана, что они не знали веселия без нее, приходили в смущение, но чтобы они не предлагали ей из деревень и имущества, она отказывалась принимать, а каждые несколько дней садилась на коня и отправлялась из того дома, где остановилась, на три-четыре фарсанга за город: „я, мол, покупаю земельное владение, устраиваю имение“. Там она была три-четыре дня, извинялась и снова оказывалась в их присутствии. Когда хатун и хакан посылали кого-нибудь за ней: „Почему она не идет?“ — отвечали: „имение покупает в такой-то деревне“. Хатун и хакан радовались, говорили: „Она здесь прилепляется душой“. Так прошло шесть месяцев. Много раз, извиняясь перед ней, давали ей имущество, не принимала, говоря: „Для меня в мире нет лучшего блага, как видеть господ, ибо бог, великий и преславный, обеспечил мне ежедневное пропитание; я вижу всякий день, что без господ обойтись нельзя, а когда придет необходимость, осмелюсь и попрошу“. И тем их обманывала. А все, что у нее было из золота, серебра и драгоценных камней, она отдала одному купцу, который постоянно ходил по торговым делам из Самарканда в Газнин, и отправила на дорогу в Балх пять всадников, сказав: „Хочу, чтобы на каждом привале находился всадник, пока я не прибуду“. Затем она отправилась к хатун и хакану, воздала обоим хвалу. „Сейчас случилась у меня нужда, не знаю, говорить или нет?“ Хатун сказала; „Слышу от тебя нечто удивительное. Тебе следовало еще и до этого времени обратиться с сотней просьб. Говори, в чем нужда?“ Сказала: „На всем свете я имею одного сынка, его я обучила корану и адабу в надежде на то, что он будет счастлив при державе господ. После посланий от бога и пророка нет лучшего на земле, чем послания от повелителя правоверных. Тот дабир, что пишет те писания, мудрее всех дабиров. Если бы господа благоусмотрели дать рабыне на два-три дня ту грамоту, |135| чтобы сын почитал ее с учителем“. Хатун и хакан сказали: „Вот так нужда, с которой ты обратилась! Почему ты не попросила какого-нибудь города или владения? У нас валяется пятьдесят таких посланий. Если хочешь, все отдадим тебе“. Женщина сказала: „Мне достаточно одного“. Хакан приказал слуге, чтобы тот пошел в казнохранилище и дал бы ей из посланий все, что она пожелает. Она отправилась в казнохранилище, взяла грамоту и принесла домой. На другой день она приказала, чтобы оседлали всех лошадей, которые были у нее, положили бы груз на верблюдов и распустила слух: „Я отправлюсь в такую-то деревню за покупкой земельного владения, там пробуду с неделю“. Погнала вперед и приехала в ту деревню. А еще ранее этого она получила указ, [268] чтобы ее принимали с почтением в любом месте, куда бы она ни прибыла, давали бы угощение. Затем в полночь она выехала, прошла от города три фарсанга, остановилась, и снова оттуда снялась. На пятый день она прибыла в Термез. Там, где требовалось, она предъявляла проходное свидетельство, и, пока не достигла Балха, хатун ничего не знала об ее отъезде. Из Балха она отправилась в Газнин. Привезла грамоту султану Махмуду. Махмуд переслал ту грамоту через посредство одного ученого Кадиру, написал послание, в нем сообщил: „Кто-то из моих слуг проезжал через Самарканд, зашел в какую-то школу, увидал это послание в руках читавших его неразумных малышей, взял его из рук малышей и привез. Да будет известно, что грамоты следует посылать тем, которые их могут оценить, признать их венцом своей головы“. Когда алим, который был послом, дошел до Багдада и доложил эти обстоятельства и грамоты, халиф очень удивился и приказал написать хакану письмо с порицанием.

Посол Махмуда оставался шесть месяцев при дворце халифа, представлял прошения, но не получал ясного ответа. Наконец он однажды написал фетву: „Если появится государь и обнажит меч ради величия ислама или будет воевать с неверными и страны неверия обратит в страны ислама, а халиф от него удалится и не сможет разрешить обстоятельств, которые случаются в каждое время, следует ли посадить халифом некоего другого почитаемого аббасида и брать пример с него или нет“. Он отдал эту фетву в руки главного судьи. Судья ответил: „Следует“. [269] Посол снял копию с этой фетвы, приложил к заявлению, а в заявлении написал: „Пребывание сего раба затянулось. Махмуд за сотни тысяч заслуг просит о кое-каких титулах, а господин мира скупится на них. Если Махмуд после |136| всего этого будет действовать согласно решения этой фетвы, полученной законно, за подписью главного судьи, то будет это извинительно или нет?“ Как только халиф прочел заявление, он сейчас же послал хаджиба Ворот к вазиру: „Сейчас же позови посла Махмуда, ублаготвори его душу, приготовь все, как мы приказали, почетное платье и титул, отпусти в довольстве“. При наличии такой преданности, похвальных заслуг и стараний Махмуд добился только прибавки титула Амин ал-миллэ. И пока Махмуд был жив, у него был титул: Ямин ад-даулэ, Амин ал-миллэ — „десница державы, хранитель веры“. [270]

А теперь и самые-то незначительные лица гневаются и обижаются, если пишут менее, чем десять титулов!

У Саманидов, бывших столько лет государями, у каждого был один титул: у Нуха — шахин шах, у его отца — эмир-и-садид — „эмир, обладающий прямотой речей и поступков“, у деда его — эмир-и-хамид — „славный эмир“, у Исмаила сына Ахмеда — эмир-и-адил — „справедливый эмир“. [271]

Титулы казиев, имамов и ученых были таковы: Маджд ад-дин — „слава веры“, Шараф ал-ислам — „честь ислама“. Сейф ас-сунна — „меч сунны“, Зеин аш -шариэ — „украшение шариата“, Фахр ал-улама — „слава ученых“ и другие, подобные этим, поскольку они относятся к шариату. А если кто не является ученым богословом и присвоит эти титулы, то государю следует такого наказывать, не давать ему разрешения. Также сипах-саларов и мукта [272] титуловали через „даулэ“ — „держава“, как-то: Сейф ад-даулэ — „меч державы“, Захир ад-даулэ — „пособник державы“ и подобно этому. Амидам и правительственным лицам дают титулы через „мульк“ — „царство“, как-то: Шараф ал-мульк — „честь царства“, Амид ал-мульк — „опора царства“, Низам ал-мульк — „устроение царства“, Камал ал-мульк — „совершенство царства“.

После султана Алп-Арслана — да смилостивится над ним бог!— эти правила изменились, исчезло различение, титулы смешались; мелкое лицо просило титул — давали, пока не унизился сам титул.

... [273] именитее которых не было в Ираке, пользовались титулами Азуд ад-даулэ — „длань державы“, Рукн ад-даулэ [274] — „столп державы“, их вазиры пользовались титулами: Устад-и-джалил — „прославленный учитель“, Устад-и-хатир [275] — „достопочтенный учитель“, мудрее и величественнее всех вазиров был Сахиб-Аббад, титул его был Кафи ал-куфат — „совершенный из совершенных“. Вазир султан Махмуд Гази был Шамс ал-куфат [276] — „солнце совершенных“.

До сего в титулах царей не было слов „дуниа“ — вселенная и „дин“ — вера. Повелитель правоверных ал-Муктади би-амриллах ввел в титулы султана Малик-шаха, да смилостивится над ним господь! Муизз ад-дуниа в-д-дин [277] — „укрепляющий мир и веру“. |137| А после его смерти это стало обычаем: у Баркиарука-Рукн ад-дуниа ва-д-дин — „столп мира и веры“, у Махмуда — Насир ад-дуниа ва-д-дин — „защитник мира и веры“, у Исмаила — Мухьи ад-дуниа ва-д-дин — „живящий мир и веру“, у султана Махмуда — Гияс ад-дуниа ва-д-дин — „помощь миру и вере“, [278] женам царей также пишут этот титул „ад-дуниа ва-д-дин“; этакое украшение и порядок добавляют к титулам царских детей, этот титул им подобает, потому что непосредственно связывает их благо с благом „веры и мира“, как краса царства и державы слитны с продолжительностью жизни государя. Но вот удивительно, что самый ничтожный слуга тюрок или какой-нибудь гулям, плоховернее которого нет, от которого вера и царство терпит тысячи ущербов и изъянов, усвоил себе титул муин ад-дин — „помощник веры“, тадж ад-дин — „венец веры“. Первый вазир, которому титул ввели „ал-мульк“, был Низам ал-мульк, [279] титулом которого сделали Кавам ал-мульк — „поддержка царства“. Итак, мы и хотим сказать, что титулы „дин“, „ислам“, „даулэ“ подходящи к четырем разрядам людей: во-первых, — государю, во-вторых, — вазиру, в-третьих, — улемам, в-четвертых, — эмиру, который постоянно занят священной войной, способствует 'победе ислама. Всякого, кроме этих, кто вносит „дин“ и „ислам“ в свой титул, пусть накажут, чтобы это послужило примером другим. Смысл титула в том, чтобы по нему признавали человека. Например, в каком-нибудь собрании или сборище сидит сто человек, и в их числе находится десять человек с именем Мухаммед. Кто-нибудь закричит: „Эй, Мухаммед!“, вот и следует отозваться всем десяти Мухаммедам, сказав: „Я — здесь“; ведь каждый подумает, что произносят его имя. Если же одному дадут титул мухтасс — „избранник“, другому — муваффак — „помощник“, „содействующий“, третьему — камил — „превосходный“, четвертому садид — „прямой“, пятому — рашид — „идущий по правильному пути“ и подобные этому, то позовут его по титулу, он сейчас же и поймет, что зовут именно его. За исключением вазира, туграи, мустауфи, султанского ариза, амида Багдада и амиля Хорасана, [280] никого не следует звать титулом ал-мульк. Титулы без ал-мульк таковы: ходжа, рашид, мухтасс, садид, наджиб, устад-и-амин, устад-и-хатир, тегин и подобно этим, да проявится отличие между чином и степенью старшего и младшего, низкого и великого, придворного и простонародья, чтобы не нарушалось благополучие дел дивана. Если в государстве существует прямота, она и проявится. Правосудные и неусыпные |138| духом государи не совершают дела без разузнавания, они спрашивают о привычках и обычаях предков, читают книги, приказывают дела по хорошему порядку, возвращают титулы к их правилам, уничтожают вредные новшества силою мысли, влиятельным указом, острым мечом.