Если откинуть эмоции рассказчиков и отжать ненужную воду, то выходило следующее. Как и предполагал Санёк, у Алевтины Матросовой, помимо Сидорова, были ещё друзья-товарищи мужского пола, с которыми она общалась ну очень близко. Правда, последние пару недель почти все они отсеялись. Вернее, сама Алька их и отшила. Впрочем, сделала она это довольно легко и беззлобно. В этом у неё был особый талант. Могла она с кавалерами так расставаться, что те на ветреную красотку не то что зла не держали, но и оставались с ней в приятельских отношениях. Даже Санёк долго дуться на Альку не смог. Да и чего дуться-то? Мало, что ли, красивых и доступных девчонок вокруг? На Санькин век хватит.

Так вот, отшила она почти всех. Остался какой-то ухажёр, которого она тщательно скрывала от своих товарищей по комсомольской ячейке.

Ребята и девчата наперебой и взахлёб строили самые разные предположения. Одно нелепей другого. Но вот одна из версий, высказанная всё тем же Трибуном, очень Санька заинтересовала.

Сказал тот, что видел Альку с Колькой Прониным. Санёк навострил уши. Колька Пронин пару лет назад поступил на рабфак, в футбол играл за сборную города. Санёк даже какую-то короткую статейку про него писал. Вот, мол, молодёжь наша и учиться успевает, и про спорт не забывает. А потом Колька пропал. Ну как пропал… Просто больше Саньку на глаза не попадался.

Трибун, понизив голос и страшно вращая глазами, рассказывал замершим от волнения девчонкам:

– Пронин-то не просто так рабфак бросил. Говорят, он с Богданом связался… В подручных у него ходит…

Богдана в N-ске знали все. Один из самых авторитетных воров и смотрящий за всей теневой жизнью города. И Санёк вдруг почувствовал, понял: вот она, ниточка! Вот зацепка! Потому что правду говорил Трибун, он же Васька Антонов.

Санёк ещё немного посидел с товарищами комсомольцами, напустил туману о расследовании, а потом, словно вспомнив о чём-то очень важном, поспешно поднялся и небрежно бросил восторженно смотрящим на него девчатам:

– Ладно, пойду я. А то сейчас оперативная группа в отдел вернётся, нам надо результаты работы за день обсудить. Нехорошо опаздывать, Ожаров этого не любит. Да и следователь из Москвы приехал, интересно послушать, что он об этом деле думает.

Трибун насмешливо фыркнул ему в спину, но проводил завистливым взглядом.

Санёк шёл по направлению к Центральному отделению милиции и насвистывал себе под нос так подходящий к случаю авиамарш. Да, скоро сказка станет былью. Он придёт к товарищу Ожарову не с пустыми руками. Не просителем новых фактов – он эти самые факты принесёт ему на блюдечке с голубой каёмочкой.

И Санёк шёл, и в голове у него проносились самые радужные мечты. Вот Ожаров жмёт ему руку и дружески хлопает по плечу, называя отличным парнем и своим товарищем, вот Степан Матвеевич строго выговаривает вредному дежурному, что тот зря не пускал уважаемого Александра Тролева в отделение милиции. А потом и вовсе привиделась замечательная картина: как он с товарищем Ивановым садится в скорый поезд N-ск-Москва и уезжает в столицу покорять новые горизонты. И едем с ними в одном купе Настя Окунева, стажёрка из прокуратуры, и смотрит она на Санька своими необыкновенными сиреневыми глазами и улыбается так ласково…

Вдруг левая ступня Санька поехала по раскатанной ребятишками ледяной дорожке. Он нелепо взмахнул руками и с трудом удержался на ногах. Немного ошалело огляделся по сторонам и тяжело вздохнул. Мечты-мечты… Но шаг к их исполнению Санёк сегодня сделал. Главное, теперь не упасть. И фигурально в том числе. Санёк решительно поднял воротник пальто и бросился к трамвайной остановке. Если повезёт, то он действительно застанет опергруппу в отделении и переговорит с Ожаровым и Ивановым уже сегодня.

Следователь из Москвы раздражал Дениса. Причём раздражал – иррационально. Не заметить его высокий уровень было просто невозможно, вернее – непрофессионально. И Денис наступал на горло собственному самолюбию и вежливо слушал предложения и редкие, но точные замечания Иванова. Даже старался не возражать ему, ловя себя на мысли, что против доводов Иванова протестует не логика, а вредный дух противоречия, который скрипуче и надоедливо шептал Денису в самое ухо, что не бывает хороших следователей. А если и бывают, то не в этой жизни и не в этом отделении. А если всё же такое сказочное стечение обстоятельств случится, то это будет то редкое исключение, которое лишь подтвердит непреложное правило. И будет выглядеть такой сказочный герой совсем не так, как выглядит Иванов.

Когда-то, в далёком отрочестве, заставляли Дениса учить наизусть Пушкина, причём не короткие стишки вроде «Мороз и солнце; день чудесный!», а целого «Евгения Онегина». Поэма про избалованного барчука совсем не нравилась Дениске, но в памяти отложилась. И сейчас, глядя на Иванова, невольно всплывали строки: «…Как денди лондонский одет…».

А денди, или, если по-русски сказать, щёголь, не мог быть хорошим следователем. Да и удивительно: как этот Иванов вообще попал в органы? Он вообще не мог быть следователем, ни хорошим, ни плохим, – явно же из бывших, и рожа, и повадки. А уж одевается… Будто и не тридцать пятый год на дворе, а какой-нибудь там девятьсот первый. Будто и не было революции, и служит он не в советской прокуратуре, а в самой что ни на есть царской жандармерии. Откуда у советского следователя белый шарф, бобровая шуба и холёная высокомерная физиономия? И уж точно рабочая лошадка или, вернее про следователя сказать, ищейка не пробьётся на самый верх следственной иерархии. Следователь из Москвы, да ещё – следователь по важнейшим делам… Да в тридцать с небольшим… Это вообще уже перебор по всем статьям.