– Ну?

– "В такси. Если водитель повезет..."

Он сел, сжал голову.

– Александр?

– У?

– Нужно что-то делать.

Но он оцепенел.

Что и понятно. Мобильность не в характере зимы. Но жизнь, хочешь не хочешь, есть движение. Вот только, куда?

– Поскольку русские морозы только начинаются...
– Из чемодана Висенте вынимает огромный пакет из Galeries Lafayette*.

* Один из "больших магазинов" Парижа.

– Тебе.

Дубленка. Ослепительная. Белая, как снег. Мех воротника ласкает щеки. Преображенная, опять парижская, Инеc поворачивается от зеркала и чувствует сама - глаза сияют. Тем более, что оторопелому избраннику протягивается кабинетный пиджак с замшей на локтях:

– В Лондоне купил. Примерь.

Александр себя не узнает.

– Вот! Сразу видно, что писатель. А это, - вынимая шаль и по-испански, - я для его матери. Они уже здесь?

Помолвка...

Этот момент неминуем.

Встречи миров.

Один из которых - и это видно уже издалека - заранее в обиде. Так они переминаются, поскрипывая снегом, на фоне полутемного дома. Отморозивший здесь ноги еще в 41-м, в составе сибирских дивизий, которые спасли Москву, отчим молчит, а мама не скрывает:

– Прилетаем, никого...

– Столичные дистанции, - бормочет блудный полу-сын.
– Ни телефона, ни... Это Инеc.

– Очень приятно. Мы уже восвояси собирались. Не солоно хлебавши...

Беспощадной правды о сыне-нелегале родители не знают, но хватает и того, что есть. Что учебу он никак не кончит, вбил в голову себе, что он "писатель", а вот теперь еще и это...

– Иностранка, значит, говоришь?

Мать моет тарелки после концентрированного французского супчика из спаржи, отсёрбав который отчим удалился до утра по военно-полевому принципу "недоешь-переспишь".

– Нет, - отвечает Александр.
– Цену набивает. Сарказмы его игнорируются:

– Я почему? Акцента никакого, излагает гладко. Наши не все так говорят... И с виду тоже. То ли еврейка, то ли грузинка. Я думала, Софи Лорен. Или эта, которая тебе так нравилась.

– Кто мне нравился?

– Уже не помнит... Моника Витти.

– Это итальянки.

– А она?

– Испанка.

Помолчав, мать говорит:

– Зарежет.

– За что?

– А как Кармен.

– Это Кармен зарезали, а не она.

– Видишь? Они такие.

– Какие?

– Док-кихоты в облаках, а не по-ихнему что, сразу за нож.
– Чтобы из ванной не услышали, голос понижается.
– Папаша ее...

– Что?

– Партейный шибко?

– Лидер...

– А с нашими-то как? Этот все переживает, дужки очков изгрыз. На партсобрании им говорили... Какие-то там "евро" появились, так вроде наши их не очень. Сам знаешь, как у них. Вчера "Москва-Пекин, идут-идут народы", сегодня это... Хуйвэйбин. Тьфу? Не захочешь - скажешь. А ты не смейся, а подумай лучше. Куда, сынок, влезаешь...

– Никуда я не влезаю.

– Дома жил, все собачились. Сталин, Солженицын, лагеря... Переменился, что ли?

– Почему? Остался каким был.

– Тебе видней, конечно. Только не для того я тебя рожала, чтобы отдавать им ни за понюшку табака.

– Кому?

Намертво заворачивая кран, она смотрит обреченно и как на последнее говно, которое только у матери способно вызвать жалость:

– Кому-кому... Сам знаешь.

Инеc они, скорее, нравятся. Как из кино пятидесятых. Предстоящая бель-мэр похожа... она не помнит на кого, но отчим - чистый Бэрт Ланкастер.

– Понимаешь...

– Спи. Как будет, так и будет.

Висенте приехал в Спутник, имея в кармане пиджака билеты в Большой театр. Чтобы после ритуала увезти обретенных родственников на "Анну Каренину" - с Плисецкой.

Но до спектакля еще было время.

Сторона Александра вручила испанцу ответный дар.

Матрешку.

В присутствии старшего по званию советский ее почти бопер и Бэрт Ланкастер стояли столбом - почти по стойке "смирно", но, к счастью, в позиции невмешательства. Тогда как бель-мэр, следуя неизвестному Западу принципу "ругай своих, чтобы чужие хвалили" для начала обрушилась на Александра-сына не то, чтобы заблудшего, но как бы уже гибнущего. Слушая в синхронном переводе Инеc очередную дозу утешений со стороны Висенте, она начинала горестно кивать. На мякине нас не проведешь - такой имела вид бель-мэр. И в этом смысле самовыража-лась - с помощью Инеc, которая переводила с отрешенным видом.

Висенте излучал все больший оптимизм по поводу выбора своей дочери:

– Все у него будет хорошо. И диплом получит, и книгу свою напишет увидите. Еще и не одну.

Мать вздыхала:

– Нашему б теляти...

На что, опуская ладонь Александру на колено, Инеc переводила с испанского:

– О чем вы говорите? Молодой, красивый, спиритуальный, полный сил...

– Каких же сил, когда он болен. Ничего, что я, сынок? Скрывать от суженой нельзя.

На лице Висенте сияющая маска отслоилась: