Узколицый порывисто шагнул вперёд, и даже воздух легонько зашуршал от статического напряжения, но рядом тут же оказался русоволосый крепыш, ухватил его под локоть.

— Григорий Анатольевич! Григорий Анатольевич!

— Чего ещё?!

— Леонтий Игнатьевич велел проводить к нему гостя незамедлительно…

Уже нацелившийся на меня оператор скривился, но Горский был определённо не из тех, кто спустил бы своеволие, ему пришлось сдать назад. Не сразу, поиграл поначалу желваками для порядка, но после всё же указал вглубь холла и приказал:

— Иди!

Остальные операторы как-то разом расслабились, а вот меня потряхивало, и пока шагал по ковровой дорожке, и когда уже вошёл в одну из гостиных, где расположился господин Горский. Лысый старик с породистым морщинистым лицом, бескровными губами и глубоко запавшими глазами сидел в кресле прямо и ровно, словно удержание этой позы давалось ему с немалым трудом, а набранный им потенциал искажал энергетический фон и будто бы даже рвал его, опутывал человека непроницаемым для ясновидения маревом. Мало того, что Горский сам по себе был для меня абсолютно непроницаемым объектом, так он ещё и затемнял своим искажением всё кругом. Я попытался продавить этот полог и, такое впечатление, — голову изнутри чёрным льдом затянуло.

Уф-ф…

Помимо Леонтия Игнатьевича, который устроил ладони на серебряной ручке упёртой перед собой трости, в гостиной обнаружились ещё два оператора — оба у круглого стола. Высокому и худому я навскидку дал лет сорок. Второй, с левой рукой на перевязи, отличался куда более плотным сложением, ему было немногим за тридцать, а потенциал он удерживал такой, что расценить мой собственный иначе как смешным не получилось бы при всём желании.

Впрочем, по сравнению с Горским пылинками на ветру были мы оба. Там — плоть и энергия сплавились едва ли не в единое целое.

— Садись, Пётр! — произнёс Леонтий Игнатьевич негромко и без всякого нажима, но слова будто свинцовыми чушками на мне повисли, ноги едва не подкосились.

Но — не подкосились. Я не плюхнулся безвольно в ближайшее кресло, а вместо этого отошёл в сторонку, расстегнул пальто и расположился так, чтобы за спиной оказалась стена. Русоволосый крепыш и Кеша остались стоять в дверях, узколицый Григорий Анатольевич присоединился к операторам старшего поколения. И — тишина.

Никто не произнёс ни слова, но мир неуловимым образом изменился, вернее даже исказилось моё мироощущение, будто сознание попыталось вывернуться наизнанку, а ещё точнее — его попытались наизнанку вывернуть. Я никак не выдал того, что ощутил это не самое приятное воздействие, закинул ногу на ногу и беспечно улыбнулся.

— Чем порадуешь? — спросил Горский.

— Знаю, что случилось с Ладинским и Новосельским.

От стола донеслось раздражённое ворчание, это пробурчал что-то себе под нос господин с рукой на перевязи.

— Совершенно верно! — согласился с ним узколицый. — Нельзя доверять словам республиканца! Даже если он перебежчик и двурушник!

Я фыркнул и с показной беспечностью откинулся в кресле. Горский неуловимым образом изменил свою позу, и все мигом умолкли.

— Не считаешь себя перебежчиком? — спросил он у меня.

— Нет, — покачал я головой. — Заберу кое-что из камеры хранения и вернусь на свой берег.

— Да его сюда на разведку послали! — вновь не удержался узколицый оператор.

— Помолчи, Григорий! — потребовал Горский и сказал уже мне: — Получается, не перебежчик, но двурушник?

Я пожал плечами.

— Мне от вас ничего не нужно. Ни денег, ни услуг. Я собираюсь забрать своё, только и всего.

Леонтий Игнатьевич растянул в улыбке губы.

— А от Карпинских?

Он надавил своей чудовищной волей, но в плане иммунитета к ментальным воздействиям я мало чем отличался от абсолюта, так просто мой разум было не взломать. Скрипнул зубами, да смахнул покатившуюся по скуле слезинку, и только. Хотя нет — не только. Ещё уловил легчайшее воздействие со стороны худощавого оператора, самого возрастного из всех. И не воздействие даже, а внимание. Он будто пытался отследить состояние моей внутренней энергетики, уловить эмоции, отделить истину от лжи.

Эмпат!

Подобного развития событий я не предполагал, и от беспокойства даже спина взмокла, а в голове забилось паническое: «Почему он не переходит к делу? Почему он не переходит к делу? Почему…»

И да — снова аналогия о сунутой в пасть льва голове вспомнилась. Только в цирке звери дрессированные, а тут трюк в условиях дикой природы проделывать приходится!

Может, я и не сумел совсем уж не выказать обеспокоенности, но и не запаниковал, поставил вопрос ребром:

— Так вам нужна информация или нет?

Оператор с рукой на перевязи шумно вздохнул и не сдержался, обратился к Горскому:

— Ну в самом деле, Леонтий Игнатьевич! Пусть уже выкладывает!

А вот остролицый Григорий с этим предложением не согласился.

— Считаю, мы должны разобраться в мотивах этого двурушника! Иначе как мы сможем ему доверять?

— Разберёмся! — веско произнёс Горский. — Но сначала выслушаем. Говори!

Голос стеганул почище плети, по спине вновь побежали мурашки, и я с опрометчивой поспешностью произнёс: