Дни в земле, как земля на вид, и по вкусу – земля землей.

А вот ворон принёс тесьму, и меж ребер засохших шви,

Положив на изгиб руки тишину из гнилых озёр.

Там где черви поют ему о его неземной любви,

А под веками пауки, как всегда, заплели узор.

Погребальную цепь веригг омывали с утра дожди,

А луны золотой пятак укатился, и там ослеп.

Мёртвый знает, что значит крик, леденевший в его груди,

Но не помнит, когда и как этот дом превратился в склеп.

Он не помнит себя и дом, злую зиму и звон крестов,

Под могилами узкий брод – всё цепляется за узлы,

И грохочет в ответ нутром, уходя в глубину, остов,

Набивая голодный рот сухарями седой золы.

И клубится холодный дым через раны погнутых труб,

И бессмысленно ждать вестей, и пора позабыть о том,

Что себя ощутить живым, так бесцельно мечтает труп,

В чёрной комнате из костей, перевитых сырым бинтом.

Он умрёт, в этот раз , весной, когда небо сгорит в огне

А из язвы цветы омел прорастут на ночной полог.

Клейких ягод стекает гной, если мёртвый идёт к стене,

Где берёт в свои руки мел, и выводит за слогом слог.

"Если рвётся железный тросс, если слышишь в ночи шаги

Если манит гнилое дно или ночь подала кутью,

Или ветер тебе принёс голоса из больной пурги –

Не смотри. Только знай одно:

Это я.

За тобой. Стою"

Солнце пенится на краю, давит гроздьями метастаз,

Улыбается из петли молодой и глумливый Бог.

Среди сотен могил твою, я узнаю, лишившись глаз –

По угрюмым кускам земли. По следам от твоих сапог.

Может деготь, а может, нет, наполняет святой потир,

Но огонь потечёт рекой, опаляя его края.

Злое лето несёт рассвет, что бы выжечь постылый мир,

Где теперь за его щекой, леденцом, похоронен я.

Режет души стальной ремень, в монохромной волне диполь.

На засохшем холсте бинта проступает вишнёвый сок –

Начинается новый день переломами строго вдоль,

А настырная тошнота пилит ребра наискосок.

Где вчера был покойный сруб и звенел перебитый цеп,

Растянулась тугая нить для лежащих в своём ряду.

Новый день зачерствел, как труп, словно брошенный в угол хлеб.

Не отрезать, ни отломить – только взять, да зарыть в саду.

А в земле мы всегда одни, даже если считать с конца:

Отправляют на молотьбу души через земную гладь.

Злое лето сорило дни с расторопностью мертвеца,

Что лениво лежит, в гробу, и зазнавшись, не хочет встать.

Злое лето пошло турой, понеслось по дороге вскачь,

И до слез хохотал Господь, а потом начала Лилит,

Ведь кружился мушиный рой, заглушая последний плач,

Где дымилась больная плоть на столах из могильных плит.

С элегантностью топора, с эшафотами грязных риг,

По могилам тянулся плуг через серую рябь помех.

Злое лето пришло вчера и посеяло в души крик,

Вколотило под ребра стук, затянуло на горле смех.

Отыскало по всем шкафам, напоило из серых луж,

Где у гроба стоит кровать и раскрошены два ломтя.

Распороло по старым швам и набило вовнутрь плюш,

Улыбается, точно мать, перед тем, как топить дитя.

Но в груди прорастет ковыль, безымянную смерть поправ,

Разливая вино и мёд по пути в вековой Пергам.

Злое лето вздымает пыль в чешуе пересохших трав,

И хрипит костенелый свод в такт его золотым шагам.

И раскрошится, как слюда, в пасти лета седая кость.

Скорлупа затрещит внутри, выпуская червивый ком.

Мне бы только войти туда, но мешает забитый гвоздь –

Я вешу на входной двери, приколоченный молотком.

Затянув на коньках шнурки, Кай сидит на краю моста –

Смотрит вниз, в ледяную гладь, в бесноватый и злой февраль.

От сугробов ржаной муки и до лета одна верста:

А потом все начнется вспять. Замыкает круги мистраль.

Кай с улыбкой глядит туда, где миры пожирает лёд: