– На даче, мама. На да-че!

С этими словами я бодро застегнул молнию и, аккуратно подвинув остолбеневшую маму, выставил сумку в коридор.

– А что у нас на обед?

Я довольно потер руки, но мама неожиданно взвилась.

– Какой обед?! Какая дача?! Мы едем в Турцию! Я только что оплатила путевку на двоих!

– Мы это не обсуждали.

Я решительно двинулся на кухню: разногласия между мной и мамой – неотъемлемая часть нашего существования, но обед никто не отменял. Мама поспешила следом.

– Гера, это ни в какие ворота не лезет! – возмущалась она, пока я разглядывал пустой холодильник. – Я беру отпуск на две недели, бросаю салон на эту идиотку Ирочку, а ты даже бровью не ведешь!

– Я не просил тебя бросать идиотку Ирочку, – сказал я, захлопнув холодильник чуть громче, чем следовало.

И зачем я в него заглядывал?! С самого апреля, как бабушка укатила на дачу, его можно выдвигать на конкурс «Самый бесполезный прибор в квартире». И он победит. Потому что, кроме нескольких пучков травы, которую мама считает едой, в нем ничего не появляется.

– Слушай, – осененный прекрасной идеей, я заглянул в разгневанное мамино лицо, – а возьми ее с собой вместо меня?

– Кого? – оторопела она.

– Ирочку свою. Вам пойдет на пользу узнать друг друга получше.

К счастью в морозилке нашлась пачка пельменей, и я поставил на огонь кастрюльку с водой.

– Согласись, что она будет тебе лучшей компанией, чем я. А я поеду на дачу. Я так решил. И точка.

Мама поджала губы и уставилась в окно, за которым зелеными шторами колыхались ветви березы с сочными молодыми листьями. Я бросил в закипевшую воду ложку соли.

– Упрямый, как твой отец! – с отчаяньем в голосе произнесла мама и опустилась на табуретку.

И я понял, что она сдалась. Потому что, если она начинает сравнивать меня с отцом, то, как обычно, в самом невыгодном свете. А это означает, что у мамы больше не осталось аргументов, и она проиграла.

– Точно не поедешь? – забросила она крючок в последний раз безо всякой надежды в голосе.

– Железно! – Один за другим я побросал пельмени в воду.

От кастрюли валил пар, пельмени всплыли белыми брюшками. Я убавил огонь.

– И далась же тебе эта дача! – мама схватила со стола пачку Мальборо, прикурила, нервно затянулась. – А ведь я хотела с тобой кое-что обсудить.

– Меня Мика ждет. И другие тоже.

– Знаю я, кто тебя ждет, – махнула рукой мама. – Опять, как приедешь на эту дачу, сам не свой. Не узнать ребенка! Гормоны!

– Фу, ма. И я уже не ребенок.

Я тоже присел на табуретку, вытянул из ее пачки сигарету и прикурил от своей зажигалки.

– Совсем обнаглел?! – предприняла попытку мама, но тут же снова устало махнула рукой: – А-а, не драться же с тобой! Ешь, я тебя отвезу.

– Не надо, я сам.

– А-а, весь в отца, – покачала она головой. – Такой же упрямый, как баран.

– Ну спасибо! И не напоминай мне про него! До сих пор руки чешутся ему врезать!

– Гера!

– Мама!

Так, практически без боя, я отвоевал право на свободу на целых девяносто дней.

Через два часа на вокзале я зашел в пригородную электричку и устроился в углу возле окошка. На следующей остановке в вагон вошла парочка, парень и девушка, на вид всего лишь на пару-тройку лет старше меня. Парень в черных рваных джинсах и растянутой светлой футболке и девушка в шортах защитного цвета и короткой джинсовой курточке. Оба с сияющими счастьем лицами.

Они плюхнулись на скамейку напротив. Девушка бросила на меня короткий взгляд из-под длинной темной челки, и повернулась к своему спутнику. И больше они друг от друга не отрывались. Соединенные одним проводком наушника, как пуповиной, они слушали музыку, рассматривали видео в телефоне, и улыбались, касаясь друг друга локтями и плечами.

Стремящиеся прочь из города люди все заходили и заходили на каждой станции, и вскоре вагон оказался битком набит. Рядом со мной уселась женщина в широкополой соломенной шляпе и темно-коричневом платье с длинными рукавами. На коленях она держала клетку, внутри которой ни жива, ни мертва от страха раскачивалась на перекладине ярко-желтая канарейка. Женщина воззрилась из-под полей огромной шляпы на парочку напротив. А те, словно по приказу, потянулись друг к другу и принялись целоваться.

Они так страстно обнимались, что не замечали ничего вокруг. А женщина не отрывала от них взгляд. Мне стало неловко. За нее, за себя, и за лобызающуюся парочку. Я уставился в окошко, и вдруг соседка толкнула меня под локоть:

– Как мило, не правда ли? – и томно вздохнула.

Едва заметно кивнув, с упорством ревностного пуританина я продолжил пялиться на тянущиеся вдоль дороги провода. Но соседка не отстала. Она наклонилась к самому моему уху, и ткнувшись в щеку полями своей гигантской шляпы, прошептала: