Хорошо забытое
вернуться

Чечик Феликс
Шрифт:

«играю на расческе…»

играю на расческерифмую на пескеа думаю о тоскелюбви тире тоскепо той простой причинечто совмещаю ятрагедию пуччинии легкость бытия

«Говорят, что я на папу…»

Говорят, что я на папустал со временем похож.В первый раз надену шляпуи надену брюки-клеш.Днем погожим, звонким, летним,у прохожих на виду,папой двадцатидвухлетнимс мамой по небу иду.

II

Пинск. 1979

А.А.

Обратите внимание начеловека, что слева на фото:он крепленого выпил вина,и работать ему неохота.Как же я понимаю его,как завидую завистью белой!А вокруг – ничего, никого,кроме неба и речки дебелой.Те, кто рядом, – мираж и вранье.Дверь исчезла. Сломалась отмычка.Черно-белое счастье мое.Навсегда упорхнувшая птичка.

«Поставят на уши весь двор…»

Поставят на уши весь двордва рислинга и три кагора.Кто Кьеркегор? Я – Кьеркегор?За Кьеркегора!Не на чужие – на свои,не вымокли, но отсырели.За метафизику любвии физику в кустах сирени!Потом на танцы. А потомлежать в траве девятым валом,и звездный лицезреть понтон,и муравьям светить фингалом.А утром снова на завод,и, этим фактом опечален,в автобусе сблюет вот-вотметафизический датчанин.

«столкнулся с бабочкой лоб в лоб…»

столкнулся с бабочкой лоб в лоби как ни странно выжил выжиллежу в сугробе и сугробот крови стал багрово-рыжимлежу в сугробе как во снепрактически уже без телаа дело близилось к веснеи в небе бабочка летела

«Что угодно? Дыни, сливы?…»

На рынке:

– Что хотите, мужчина?

Ст. Ливинский
– Что угодно? Дыни, сливы?Шум, волненья благодать! —Чтобы мама с папой живыбыли снова и опять.Мне угодно, если можно,мелким оптом и вразвес,чтобы облако творожноплыло в синеве небес.Не жалей, родная, с верхомнасыпай и наливай,чтобы ехал – век за веком —краснопресненский трамвай.Чтобы он застрял в метели,не гремя и не звеня,чтобы ангелы глядели,улыбаясь, на меня.

«как медленно медленно время течет…»

как медленно медленно время течети как вытекает мгновеннорискнешь перекрыть этот краник чем чертне шутит и лопнула венаи хлещет и хлещет и нету концакак нету предела у детствапокуда смертельная бледность лицане выдаст тебя наконец-то

«Не орел – я поставил на решку…»

Не орел – я поставил на решку, —и живу с той поры кочево.Монпансье с табаком вперемешку —я вкуснее не ел ничего.– Ешь, сынок, – говорит дядя Хона,на ладони конфеты держа…И, рыдая, леса похоронносердце резали без ножа.Косогоры, овраги, пригорки,зеленеет речная вода.Горечь сахара, сладость махорки —не забуду уже никогда.– Угощайся. – Спасибо, – еще бы!Угощаюсь, слезами давясь.А под Старою Руссой сугробы,согревая, укутали вас.Небо – спереди. Прошлое – сзади.Посредине – любовь и страдав сорок третьем погибшего дяди,не курившего никогда.

«летним утром на море…»

летним утром на морегрею старые костизабывая о горео разлуке и злостине нарадуюсь геюи еврею и гоюгде хочу там и веюгде хочу там и вою

«Друг, на время февральской стужи…»

Друг, на время февральской стужии отсутствующей землизатяни ремешок потуже,дырку гвоздиком проколи.Затяни, не вернись из рейса,навсегда оставаясь «там»,заодно у плиты согрейся,повторяя «пропан-бутан».Плоскогубцами – ну же! ну же! —над конфоркою гвоздь зажав.Затяни ремешок потужена развалинах трех держав.Не унять предотлетной дрожии невыделанной души…Жженным запахом млечной кожи,затянув ремешок, дыши.

«В прекрасном прошлом было всяко…»

В прекрасном прошлом было всяко:и обожаемая мной,убитая ментом, собака,что стала «болью головной».И первая, в двенадцать с чем-то,неразделенная любовь,что рвется, будто кинолента,надеждой склеенная вновь.И утренний туман над Пиной,и в небе аистов следы,и тихий свет радиоактивной,зашкаливающей руды.Прекрасны тающие стаии перистые облака,где, слава Богу, мы не сталипрекрасным будущим пока.