Ритка пыталась открыть глаза, но почему-то ничего не выходило. Пыталась поднять руки, но они отказывались слушаться. И даже как-то запаниковать толком не получалось. В голове только вяло крутились услышанные слова. Голоса слились в неразборчивый шум, будто кто-то катал в голове камни, и Ритка опять утонула в серой пустоте. Маленький человечек в черной шляпе толкал по пустынной дороге сада забвения тачку со свернувшейся калачиком, будто кошка, статуей девушки.

В саду забвения всегда тихо. Единственные звуки, что можно тут услышать – шум ветра, гуляющего среди ветвей, да тихие шаги воспоминаний. Они порой бродят по дорожкам сада. Отражения давно забытых людей и встреч. Страшно подумать, но каждая статуя в этом саду когда-то была человеком. Кажется, что их много, но самом деле люди не так уж часто проваливаются в Суть, и к счастью, еще реже остаются в ней навсегда. Но за тысячи лет их успело накопиться изрядно.

Очень-очень редко бывает, что статуя из сада забвения попадает в реальный мир. К сожалению, обратно человеком так не стать. Но такие статуи приковывают к себе взгляды, заставляют замереть в тишине. Ведь что-то в глубине человеческих сердец знает, что это не пустой камень, это застывшая в безвременье душа.

Ритка чувствовала себя так, будто очень крепко уснула и не могла проснуться. Где-то далеко, на самом краешке сознания засело воспоминание о том, кто она и как здесь оказалась. Но оно постоянно выскальзывало, сбрасывая сознание в пухлую серую мякоть. И Ритка тонула в ней, как в перине, проваливаясь все глубже, и глубже.

Но вот в пухлой туманной вате появилось ощущение чего-то другого. Оно было мокрым и шершавым. Оно звучало тонко и звонко. Оно звало.

– Ритка! Ну Ритка же!

Каус толкал лапками холодный мрамор и тыкался влажным носом Ритке в ладони. Ему пришлось поспешить, чтобы добраться сюда до того, как девушка окончательно потеряет себя в этом туманном саду. Неужели он опоздал?

– Ри-и-итка! – настойчиво звал Каус, пытаясь подвинуть замерший в сонном покое камень.

Она понимала, что это этот настойчивый зов – ее единственный шанс спастись. Но как ни старалась, как ни силилась проснуться, ничего не выходило.

– Ритка, ты вспоминай что-то важное! Главное что-то! – кричал Каус прямо в ухо мраморной девушки.

И Ритка вспомнила. Вспомнила, как в детском саду не сказала маме, что у них будет утренник. Тогда еще не было групп в вотсапе, в которых родители собирают на подарки, выясняют кто из детей научил остальных говорить «жопа» и кидают поздравительные картинки. И вот так вышло, что ни Ритка, ни папа, который забирал ее из сада, не сказали маме, что нужно платье снежинки. Мама разводила руками, а Ритка горько плакала, понимая, что завтра на утреннике все девочки будут красивыми снежинками, а она просто Риткой.

Утром на спинке кресла висело чудесное, обшитое серебряным дождиком платье. И Ритка опять плакала, на этот раз от облегчения и радости. Она совсем не запомнила тот утренник, но хоть сейчас могла закрыть глаза и увидеть коричневое покрытое узорчатой накидкой кресло, и лежащее на нем платье.

Воспоминание грело и слегка звенело, как тонкие сосульки, бьющиеся друг о друга, и Ритке чудилось, что внутри нее пробуждается жизнь. Она скользила по своему прошлому, выискивая важные воспоминания. Они накатывали горячими волнами любви, стыда, отчаяния, гордости, страха, ужаса, вдохновения, радости. Ее маленькая жизнь в десяток лет с хвостиком, оказалась наполнена такими важными и сложными событиями. Просто удивительно, как Ритка не взрывалась от количества эмоций, что носила внутри себя.

Она чувствовала, как внутри ее холодного каменного тела уже бьется настоящее живое и горячее сердце. Оно толкало живительную силу, будто кровь по артериям, заставляя просыпаться каждую клеточку тела. Ритка открыла глаза.

Хорошо, когда у тебя есть верные друзья. Верные и смелые, такие, как Каус, который не побоялся отправиться в сад забвения за Риткой. Иначе быть бы ей статуей до конца времен. А это, между прочим, очень долго, гораздо дольше человеческой жизни. Но «расколдоваться» из статуи – только полдела, нужно еще выбраться из серых пустошей. Так называются области Сути, в которые обычно никто не заходит, слишком тут все зыбко, неустойчиво, неверно. Того и гляди, затянет серое ничто.

Ритка и Каус брели в серой мгле и пели песни, чтобы не падать духом. Ритка знала целиком мало песен, но вот кусочками – очень много. Получались странноватые, но забавные миксы: пара строчек оттуда, припев отсюда, еще кусочек совсем из другого, а вместе весело. Каус наоборот знал совсем немного песен, но целиком и очень, очень длинных. Оказывается, хранителям приходится учить гимны, оды и прочие странные штуки с кучей восклицаний и старинных слов. Звуки их голосов рассеивали туманную серость вокруг, и по сторонам проступали уходящие в вышину мрачные стены. Они извивались, змеились расходящимися в разных направлениях проходами.

– Может, свернем? – предложила Ритка, заглянув в один из уходящих в бок коридоров.

– Это не твои, – туманно ответил Каус, махнув лапкой и поспешил дальше.

– Кто не мои? – спросила Ритка, но голос утонул в тумане.

– Не твои развилки, – терпеливо, но все также туманно ответил Каус и Ритка решила больше не расспрашивать. Все равно ничего не понятно. Может, хоть дальше прояснится.

Наконец серая зыбь немного рассеялась и впереди показалась развилка с расходящимися в разные стороны дорогами. В отличие от предыдущих, эти дорожки были живыми – вдалеке слышался шум, голоса, мелькали пятна света.