— Вот что… — начал он, глотнув воздуху. — Нам тут о диких обычаях рассказали… и довольно стыдно нам хвалить их!.. Мне противно это… вот что!

— Верно, Володя, правильно! — нарочито-громко одобрила Шура и, полуоборотясь к Шмалеву, спросила с резким смешком: —А ты откуда свои сведения добыл?

Шмалев поклонился с грустным достоинством обижаемого, но сдержанного человека.

— Дайте срок, Александра Трофимовна, представлю вам гору книг, где из слова в слово напечатано то же, что и я рассказываю, — о солнце, урожае в Испании и прочих вещах.

— Хорошему у нас никогда не поверят, красавец, — одобрил дедунька Шмалева и, вытягивая в лиловатой полутьме юркую головку, сказал нахохлившемуся Володе: — А ты, сынок, молод еще, чтобы людей судить.

— Лучше на свете не жить, чем быть твоим сынком! — огрызнулся Наркизов.

— Каков актер? — шепнул Никишев Баратову, поведя бровью в сторону Шмалева.

— И ведь неуязвим, хитрец! — шепотом восхищался Баратов.

— А насчет неуязвимости еще проверим… — усмехнулся Никишев и, привстав, слегка откашлялся, чтобы обратить на себя внимание.

Володя обернулся и посмотрел на него взглядом, полным надежды. Шмалев пожал плечами, глянул исподлобья, будто удивляясь и не понимая, что московский гость может внести в простодушную деревенскую беседу о том, о сем.

— А знаете, Шмалев, — непринужденно заговорил Никишев, — Александра Трофимовна, как всякий внимательный слушатель, справедливо выразила некоторое сомнение по поводу добытых вами сведений. Не совсем понятно ей кое-что.

— Вот как! — вскинулся Шмалев. — Но ведь я чистую правду сказал, хоть об заклад биться: на аренах Испании, во всех цирках Испании…

— Да, вы только об этом и рассказываете, — спокойно возразил Никишев. — Но ведь Испания не сплошная цирковая арена, а буржуазное государство, где миллионам рабочих и крестьян живется очень туго… и, скажем прямо, им совсем не до боя быков!

— Расскажите, Андрей Матвеич! Очень интересно… расскажите! — громко попросил Володя, тут же поддержанный целым хором молодых голосов.

— Хорошо, я сделаю кое-какие разъяснения, — согласился Никишев. — Итак, что происходит в Испании?

Никишев рассказал, как тяжело повлиял мировой кризис 1929 года на отсталую промышленность Испании и на ее раздробленное сельское хозяйство, разоряемое безземельем, невыносимыми поборами со стороны помещиков и капиталистов, — подумать только: более шестидесяти процентов, в общей сложности, мелких крестьян, арендаторов, батраков вместе со своими семьями должны кормиться и платить налоги, имея всего около одного (одного!) га земельного надела!.. Более сорока процентов рабочих остались без работы, а многие и без крова. Началось вновь стачечное движение, которое перешло в широкую волну забастовок, в ряде районов Испании поддержанных крестьянством. Массовое это движение шло под знаменем борьбы с монархией и с ненавистной народу фашистской диктатурой Примо де Ривера и со всеми его фашистскими прихвостнями. Под влиянием бурных проявлений народного гнева сначала вынужден был подать в отставку Примо де Ривера, а в апреле текущего года испанский король Альфонс XIII бежал за границу.

— Бежал? Скажи, пожалуйста, экая с ним незадача произошла, с королем-то… — смиренно вздохнул Никодим Филиппыч. — Да, может, он просто так… посердиться вздумал, проучить народишко… а потом, глядишь, и в обрат вернется… а?

— Ну, нет… это напрасные надежды, — презрительно усмехнулся Баратов, которому с первого взгляда показался исключительно противным этот, как он называл его, злоехидный старикашка со всем его «родом».

— Нечего, нечего правду замазывать! — с упрямым задором воскликнул Володя. — Вон там какая борьба идет, в этой самой Испании… это вам не забавы в цирке с разными боями быков и тому подобной ерундой!.. Уж ежели рассказывать берешься о другой какой стране, так раньше всего о главном надо говорить, а не о безделках!

— И никакой там чудной жизни нет, а наоборот, люди голодают, — подхватила Лиза. — Разве только дряхлых старичков можно этими сказками обмануть!

— Ну и ну! — с притворной печалью вздохнул Шмалев, укоризненно глянув в сторону Никишева. — У меня, грешного, такой заступы, как у тебя, Наркизов, конечно, нету… да и откуда мне, деревенскому парнишке, такие премудрости знать?.. Ой!.. Кто тут?

— Я, я, — добродушно сказал остановившийся за его спиной Петря Радушев. — Вечеруете? А завтра не проспите?

— Вот о разных странах рассказываем, дядя Петря, — просительно сказал Шмалев, — да Никодим Филиппыч тут же молодых уму-разуму учит.

— Надо, надо… — рассеянно похвалил Петря. — Ну, я пошел.

— Все о хозяйстве страдаешь? — спросил Шмалев.

— О чем же больше? — величественно бросил Петря, кивая большой, как уродливый лопух, старой своей соломенной шляпой.

— Присядь с нами, дядя Петря, — усердствовал Шмалев, — интересную историю расскажем.

— Нет уж! — отмахнулся Петря. — Без меня упражняйтесь.

И он пошел дальше, обремененный «заготовкой» распоряжений на завтрашний день.

— Умный человек сразу дело разберет, — значительно заключил дедунька Никодим Филиппыч.

А старший сын его, бородач, добавил, густо краснея;

— Да уж такой желторотым спуска не даст.

И Володя понял, что это камешек в его огород, но сраженным он себя не чувствовал. Если бы он сказал глупость, Шура не поддержала бы его. А если бы он не осадил дедуньку Никодима Филиппыча, Шмалев, пожалуй, повел бы себя иначе. Похоже, что Шмалев даже немножко растерялся: наверно, он ожидал встретить в лице Володи покорного слушателя, а вышло не так. Ему уже хотелось уйти, но какое-то повелительное любопытство заставило его остаться на месте. Ему было ясно, что развязность Шмалева как-то увяла. И разговор не клеился. Дедунька, покряхтывая, поднялся и ушел со всеми своими родичами. Присмирев, сидела полукругом молодежь. Слегка подняв голову к небу, задумалась о чем-то Шура. Володя видел, что Шмалеву хотелось сейчас говорить только с ней. Но Шура продолжала молчать. Тогда Шмалев снова растянул свой баян. Заглядывая в лицо Шуры, он совсем повернулся спиной к Володе, словно показывая свое равнодушие к нему. Володя слушал переливы и трели баяна и мягкий, словно пухом обволакивающий голос Шмалева: