В частного детектива поиграть вздумал, сосунок? Я те поиграю…

До Михаила стала доходить причина бешенства шефа. Интересно только, кто проболтался? Вполне возможно, что и Сашка… Если «Арена» и в самом деле куда серьезнее, чем кажется, то у нее могут быть сильные покровители, в том числе и в самых высоких кругах… Хотя, возможно, и не Сашка. Михаил и сам порядком наследил, упорно пытаясь выяснить все, что возможно, о подозрительной фирме, — и с аналитиками беседовал, и в ОБЭП зачастил, и даже подключил к делу пару своих знакомых из небезызвестного комитета глубинного бурения. Рано или поздно его активность все равно должна была выплыть наружу. Конечно, он понимал, что нарывается на неприятности — Бурый сразу дал всем понять, что никакого самоуправства не терпит, за исключением собственного. И любую попытку подчиненного проявить инициативу воспринимает как личное оскорбление — с соответствующей реакцией, естественно.

— Семен Петрович, я как раз хотел доложить…

— В жопу засунь свой доклад, ясно? Чтобы я про эту твою деятельность с этой, как ее, «Ареной» больше не слышал, ты понял? Узнаю, что продолжаешь лезть без мыла в задницу, отправлю на все четыре стороны в народное хозяйство к чертям собачьим!

— Но…

— Ты что, спорить собрался? Работы мало? Примешь у Дудикова дело по карманникам, через неделю доложишь. Все, пшел отсюда…

Михаил чуть не застонал. Дело было гиблое, пахать по нему — немерено, а результат почти наверняка будет нулевой. Его и сунули Дудикову, поскольку тот самый молодой и от него пока все равно особых результатов не ждали.

Конечно, опер мог бы многое сказать полковнику — и про «Арену», и про то, что оперская работа в большой степени строится на интуиции, а она, интуиция, прямо-таки вопиет о том, что с фирмой дела нечисты… Мог бы — но Бурый не станет слушать. Снова сорвется на крик, навешает дополнительной нагрузки, и все закончится еще хуже. С трудом подавив желание заматериться в ответ, Миша направился к выходу из кабинета. У самой двери его остановил голос начальника. Странный, непривычно тихий голос, совсем не характерный для вечно злобного Бурого.

— Слышь, Михаил, ты брось это дело. Ты в такое говно лезешь, что и сам не представляешь. Мне вчера звонили сверху. — Полковник мгновение помолчал, затем, вздохнув, добавил: — С самого верху. И просили остепенить слишком увлекающихся сотрудников.

— Семен Петрович, эта фирма действительно… — начав фразу, Михаил тут же понял, что сделал ошибку, купившись на обманчиво мягкий тон начальника.

Глаза полковника мгновенно налились кровью, а реденький ежик седых волос, казалось, встал дыбом. Стиснутые кулаки побелели, жалобно хрустнул зажатый в пальцах карандаш. Очень медленно, словно стараясь вбить каждое слово в голову подчиненного, Бурый прорычал1

— Это… не… твое… дело! Ясно?! Вон!!!

Вернувшись в свой крошечный кабинетик, Михаил задумался. Все и в самом деле оказалось куда сложнее — ох, не простая у тебя фирмочка, друг Санька, не простая. И вы, фирмачи, не дождетесь от меня покоя! Посмотрим… Чем мне грозит проигрыш? Увольнением? Хрен вы меня уволите, господа начальники, у нас и так некомплект, и на каждом совещании в главке вас дрючат и в хвост и в гриву. А вы, господин Бурый, за ж… свою весьма и весьма боитесь. Ну а если и уволите — плевать, давно пора сваливать. Вон, пойду к Петру — он меня уже сто раз приглашал. И буду от вас независим… Да, кстати о Петре.

Он снял трубку и набрал номер:

— Привет, это Михаил. Надо бы встретиться.

— Мишка, в одном твой шеф прав. — Петро прихлебывал кофе, глядя на портрет симпатичной молодой женщины, висящий на стене как раз напротив его роскошного стола. — Ты действительно влез в дерьмо. И я вместе с тобой.

Михаил лишь пожал плечами. В конце концов, он пришел не жаловаться на жизнь, а наметить пути расследования, в котором Петр играл весьма и весьма значительную роль. Зная старого приятеля как облупленного, Угрюмов был уверен, что Петр вряд ли бросит дело на половине — не в его это стиле. Конечно, «бракоразводное бюро» фирмами не занимается, и поставить на подозрениях жирный крест Петр имеет полное моральное право, но… Но он этого не сделает! Потому что если человек — настоящий опер, то это навсегда. На всю жизнь, независимо от того где и как эта жизнь проходит.

— Значит, говоришь, с самого верху… Интересно… А знаешь, дорогой, мне ведь тоже позвонили. Из разрешительной системы. И очень прозрачно намекнули, что лицензию мне продлят в следующем месяце, а у них есть определенные вопросы. В частности, как мне сказали, поступили сведения, что мы напрямую нарушаем закон об оперативно-розыскной деятельности, например занимаемся незаконным наружным наблюдением в отношении некоторых уважаемых фирм.

— Этим же все детективные агентства занимаются.

— Вот именно. И на подобные вещи закрывают глаза. А тут., видите ли, заметили. И воспылали, козлы, праведным гневом.

— И что ты думаешь делать?

Петр поболтал ложкой остывший кофе, затем встал, молча достал из холодильника початую бутылку водки, а из ящика стола два стакана — классических граненых стакана, какие сейчас можно' увидеть разве что у особо бедных стариков, да еще в магазинах, за гроши распродающих осколки Советского Союза — ржавые шпингалеты, жестяные шайки, деревянные прищепки, зеленую «коридорную» краску и прочую ерунду. Разлитая в такие стаканы водка навевает приятные воспоминания о годах минувших, когда все было ясно, когда мир однозначно делился на «хороших» и «плохих», а светлое будущее, казалось, вот-вот наступит. Петька был постарше и застал те времена уже в меру взрослым — поэтому, наверное, и хранил бережно граненые раритеты. Молча чокнулись, молча выпили. Водка была хорошая, ледяная и потому густая, тягучая. Не спрашивая, Петр налил еще.