Шрифт:
Сказали так и сами пошли. Пошли и ушли по дороге из деревни совсем. А тут случился пожар. Сперва-то тихо было. А сами знаете, как загорит сильно-то, начнется течение воздуха. И вот тут потянуло да и стало перебрасывать головешки-то. Да и пошло… Такой пожарище случился, что ужас: восемьдесят восемь домов сгорело — лучшая часть села.
Ну, значит, как загорело, та старуха и говорит:
— Да ведь это бродяги подожгли. Они вот только что здесь у меня были, сметаны просили, я отказала, так они пригрозили, что красного петуха пустят.
Тут люди вскочили на лошадей и в погоню за бродягами-то. Догнали их и привезли в деревню.
— Вы это подожгли?
Бродяги божатся:
— Не мы! Не мы! Не мы!
Тут закричали:
— Да что на них глядеть-то! В огонь их бросить!
Бродяг схватили и бросили в огонь. Те выкатились из огня и говорят:
— Братцы, вот ей-богу не мы!
Сами стоят и просят отпустить их. А народ озверел и ничего слушать не хочет. Опять схватили их и в огонь…
Бродяги, знать-то, раза два выкатывались из огня и все говорили, что вовсе не они подожгли. Ну, ничего не помогло, — их опять в огонь бросили. Так они там и сгорели.
И что ведь странно-то. Тут на крыльце волостного правления стоял старшина при знаке. Он ведь мог остановить, чтобы не бросали людей в огонь, а не остановил. И тут же священник был, с иконой стоял, значит, чтобы огонь не пустить. И он тоже ничего, ни слова не сказал, а тоже мог бы остановить… Так люди и сгорели.
Потом следствие было. И дело дошло даже до Казанской судебной палаты. Допрашивали старшину и священника. Долго дело-то тянулось. Чем уж оно кончилось, не знаю».
Роман «Хлеб» — лучшее из литературных произведений, показывающих внедрение капитализма в русскую деревню и распад ее патриархального быта.
К л ю ч е в а я — река Исеть.
З а п о л ь е — г. Шадринск.
С у с л о н — бывшее село Катайское, а теперь город Катайск.
В журнале «Русская старина» — 1916 г., книга XII-я, в сообщении некоего Шпецера приводится письмо Мамина-Сибиряка к редактору журнала «Наблюдатель» Пятковскому. Рядовой читатель и не подумает, что это письмо, втиснутое в сообщение никому не известного лица, имеет прямое отношение к «Хлебу». Дам с некоторыми сокращениями это письмо:
«25 мая 1891 г., Лесной.Ваше превосходительство, Алексей Петрович.
Был лично в редакции неделю тому назад… Хотелось лично переговорить с Вами, но в тот четверг не удалось передать Вам своей карточки…
Предмет моих переговоров следующий: я хотел предложить Вам роман на 1892 год. Роман будет о хлебе, действующие лица — крестьяне и купец-хлебник. Хлеб — все, а в России у нас в особенности. Цена хлеба «строит цену» на все остальное, и от нее зависит вся промышленность и торговля. Собственно, в России тот процесс, каким хлеб доходит до потребителя, трудно проследить, потому что он совершается на громадном расстоянии и давно утратил типичные переходные формы от первобытного хозяйства к капиталистическим операциям.
Я беру темой Зауралье, где на расстоянии 10—15 лет все эти процессы проходят воочию. Собственно, главным действующим лицом является река Исеть, перерезывающая благословенное Зауралье. Это единственная в России река по своей населенности и работе; на протяжении 300 верст своего течения она заселена почти сплошь, на ней 80 больших мельниц, 2 города, несколько фабрик, винокуренных заводов и разных сибирских «заимок». Бассейн Исети снабжал своей пшеницей весь Урал и слыл золотым дном. Центр хлебной торговли — уездный город Шадринск процветал, мужики благоденствовали.
Все это существовало до того момента, когда открылось громадное винокуренное дело, а потом уральская железная дорога увезла зауральскую пшеницу в Россию. На сцене появились громадные капиталы — мелкое купечество сразу захудало. Хлебные запасы крестьян были скуплены, а деньги ушли на ситцы, самовары и кабаки.
Теперь это недавнее золотое дно является ареной периодических голодовок, и главным виновником их является винокурение и вторжение крупных капиталов. Все эти процессы проходят наглядно, и тема получает глубокий интерес. Я собирал для нее материалы в течение 10 лет и все не мог решиться пустить их в ход. Главное условие для меня то, чтобы не представлять в редакцию всего романа, а частями — первые части будут готовы к концу октября. Относительно условий гонорара, надеюсь, сойдемся. Вообще мне интересно было видеть Вас лично, чтобы переговорить об этом подробно, а всего не напишешь…»
Таким образом, это письмо кладет конец всяким сомнениям относительно прототипа местности, которая выведена автором в романе. Интересно также замечание о времени, в течение которого Мамин-Сибиряк работал над произведением — десять лет собирал материалы, наблюдая явления капитализации зауральской деревни.
С т а б р о в с к и й — заводчик Козелло-Поклевский, одна из ярких фигур в романе. Автор называет его «известным поляком из ссыльных». Поклевский не жил в Шадринске, его резиденцией был, по-старому, «завод», а теперь город Талица (Свердловской области), но в Шадринске существовал крупный винокуренный завод Поклевского и его дух царил везде и всюду над уральскими палестинами.
Литературный портрет Стабровского списан с управляющего шадринским винокуренным заводом Оттона Осиповича Миссуно, тоже поляка и тоже ссыльного по польскому восстанию 1863 года, — у меня имеется семейный портрет этого Миссуно: сам он, дочь Иоганна и сын Матвей. По словам дарительницы портрета, сын погиб в тюрьме, арестованный за революционную деятельность.
Известный публицист, врач В. О. Португалов, служивший в средине прошлого века во многих местах на Урале, в том числе в Шадринске, в своем очерке «По обе стороны Урала» («Дело», 1882), дважды обмолвился о водочном короле Урала:
«Водки там, благодаря неусыпной заботливости Альфонса Фомича Козелло-Поклевского, вволю, можете отогревать себя сколько угодно и, будьте уверены, что нисколько не обидите этим почтенного Козелло-Поклевского…»
«Как пьют на Урале, читатель может справиться у тамошнего богатейшего откупщика Альфонса Фомича Козелло-Поклевского, у которого по обе стороны Урала 14 винокуренных заводов и который довел монополию до таких утонченных способов, какие и не снились старым откупам…»