А дядя говорит:

— Это не барин, а художник.

Когда Репина называли барином, он сердился:

— Видите, я ведь работаю!

Когда я приходил к Репину с выполненными заказами, он брал указку, вел меня в комнаты и говорил про нарисованных:

— Вот это у вас на даче живут, — их можно звать «господа», «барин»…

Вы видели, поди, что из озера вытекает небольшая речка. Тут прежде пруд был, плотина стояла и у ней мельница. Когда смелют, воду спустят, останутся заводины, а в них щурята. Мы, ребята, прибежим туда, давай ловить. Замутим воду, щурята высунут головы — дышать им в мути тяжело…

Однажды Репин шел с озера, увидал нас, заинтересовался и давай рисовать. А он любил рисовать, не предупреждая.

Мы наловили щурят, стали играть, а потом разодрались.

Репин подошел к нам, спрашивает:

— Ну, что, ребята, делаете?

— Вот щурят наловили…

Репин дал нам тут всем по конфетке.

Это он нас всех срисовал: меня, Ваську, Ефимка и Саньку. Васька был белый, Ефимко — черный, а Санька — рыжий. За это его так и дразнили — Паленый. А Ефимка в тот день мать остригла как овечку — ступеньками. Репин спрашивает:

— Что это у тебя как волосы-то острижены?

— А это мать его сегодня так остригла, — объяснили мы.

Ефимко — Ефим Николаевич Новиков, а Санька — Александр Семенович Новиков же».

Прежде чем рассказать все это, Василий Андреевич пожаловался, что вот послал директору областного издательства свой рассказ «Художник» — об этом Репине, а издательство ответило, что переслало рассказ на консультацию в Союз писателей. Дело это было больше с полгода тому назад, и до сих пор никакого ответа.

Можно думать, что В. А. Лепешков сообщал в рассказе очень много подробностей о сыне великого художника, но какова судьба рассказа? Вернулся он к автору или нет? Вскоре после встречи с В. А. Лепешковым я узнал, что он скончался. Если рукопись потерялась, то Василий Андреевич унес в могилу много ценных сведений, о чем приходится только искренне пожалеть.

11 февраля 1962 года исполнилось 75 лет со дня рождения выдающегося советского скульптора Ивана Дмитриевича Иванова-Шадра. Его предки были коренными шадринцами, по-видимому, с давних времен плотниками, как и отец скульптора.

В связи с 75-летием Шадра среди шадринцев возник спор, в каком доме родился или, по крайней мере, вырос скульптор. Одни говорили, что это именно тот дом, в котором и теперь живут сестры его, — по улице Советской, № 106. Другие говорили, что якобы художник жил по бывшей Петропавловской, теперь Карла Маркса, № 101.

Миллионный раз повторилось, что людская память далеко не надежна во многих случаях, а бумага куда крепче в этом отношении. И для разрешения спора пришлось обратиться в архив. Архив же в Шадринске — один из богатейших на Урале и Приуралье. Там отыскалось дело: «Переписки о взыскании с мещан г. Шадринска и Далматова разных сборов 1873 года». Начато это дело 2 ноября 1872 года и окончено 14 февраля 1873 года. В деле том — «Список имуществам, обложенным губернским земством сбором на земские повинности».

На обороте листа десятого этого списка читаем:

Итак, если художник — Иван, его отец — Дмитрий, а дед — Евграф, то прадед — Павел, шадринский мещанин. Значит, Ивановы, действительно, коренные жители Шадринска и все недвижимое имущество их в 1873 году оценивалось всего в 200 рублей.

Плотники Ивановы обслуживали не только город Шадринск, но и выезжали для работы далеко за его пределы. Так, в 1887 году Дмитрий Евграфович работал в Такташинском лесничестве, теперь Мишкинского района Курганской области. Здесь-то и родился будущий скульптор, вдали от Шадринска, чуть не в ста километрах.

В прежнее время, коли родился человек, его надо было окрестить у попа в церкви. Это было или в селе Островном, как ближайшем, или в Мишкине, где церкви тогда имелись. Впрочем, я вспомнил, что в Мишкине церковь могла быть построенной лишь во время работ по прокладке великого Сибирского железнодорожного пути, что было в 1891—1895 годах. Так что всего скорее крестили Ваню в церкви села Островного, там и записали в метрические книги.

То ли вперед ехали, то ли обратно, а ехали в злую пургу, дорогу не видать; седоки из саней то и дело вываливались на ухабистую или перезанесенную снегом дорогу. Однажды таким образом вывалился и спеленатый ребенок. Старая бабка-повитуха спохватилась, что парня в санях нет.

— Тпру! Стой, — парня-то ведь нет, вывалился!..

Пошли искать и нашли.

Впоследствии Иван Дмитриевич передавал мне, что, когда он познакомился с А. М. Горьким, рассказал ему со слов своих родных об этом случае, писатель поместил в каком-то тонком журнале первых лет революции очерк о Шадре и там — о «потере» новорожденного.