Мне душно.

В вагоне людей не много и не мало, средне, но дышать абсолютно нечем. И это современный поезд, заказанный в стране высоких технологий? Кажется, кто-то на нас сэкономил и решил не оснащать составы кондиционерами. А зачем? У нас ведь и так холодно. А еще медведи, балалайки и «Калинка».

Чертовы стереотипы.

Стараясь отвлечься от духоты, я все еще пытаюсь осознать, что же сподвигло меня на эту ссору. Надоела ли мне их глупая болтовня? Раздражала ли сама ситуация, в которой мы оказались из-за Эли? Или же я просто устала от их общества?

Если хорошо подумать, то и первое, и второе, и третье.

Сколько себя помню, так все всегда и заканчивалось.

В друзьях подолгу со мной никто не засиживался. И в этом, признаю, была только моя вина. Я слишком многого ожидала от людей, а потом, разочаровываясь в том, что они не оправдали моих ожиданий, быстро от общества «друзей» уставала. Пожалуй, не имей я в характере столь гадкого качества, то и Элю с ее манией величия я смогла бы терпеть, и Шуркину бесхребетность смогла бы вынести, но ох и ах…

Губы против воли растягиваются в кривой усмешке, и стоявший рядом со мной мужчина безуспешно пытается отодвинуться от меня подальше. Возможно, он счел меня извращенкой, получавшей удовольствие от этой давки. Что ж… Пусть считает, что хочет, но в замкнутом пространстве, зажатая между уставшими и чуть потными от долгого рабочего дня людьми, я не чувствую ни капельки удовольствия или какого-то взбудораживающего кровь трепета.

Только раздражение.

— Простите, Вы на следующей выходите?

— Нет.

— Тогда, поменяемся местами?

— Конечно.

— Простите, можно? Простите, пропустите, пожалуйста… Извините. Простите, позвольте пройти.

Голос становится все громче и громче. Значит человек, пытающийся протиснуться к дверям, с поставленной перед собой задачей благополучно справляется. Никогда не понимала тех, кто сначала заходит вглубь вагона, а потом через две минуты пытается вернуться обратно, чтобы выйти на своей станции.

— Простите. Извините.

Голос замолкает.

Видимо женщина, а по голосу это определенно была женщина лет тридцати-тридцати пяти, остановилась недалеко от меня. Улавливаю сладкий аромат, исходящий от нее, и морщу нос. Слишком сладко.

Зачем душиться вечером? Перед кем в метро красоваться-то? Перед такими же офисными служащими, в студенческие годы мечтавшими свернуть горы, войдя во взрослую жизнь, а на деле просиживающими одно место на мягком, если повезет, стуле за экраном рабочего компьютера, которому место на свалке уже лет пять?

Жизнь — это не наши грезы.

А мы — не герои, способные свернуть горы.

Звучит так пафосно и круто, жаль, что только в моей голове.

Плеер начинает повторять один и тот же момент в песне, а после и вовсе выключается. Я была уверена, что до дома заряда мне хватит, ну раз уж так…

Поезд лихо входит в поворот и в этот момент кто-то дергает за лямку моей сумки, стараясь удержать равновесие. Из-за этого и так не работавший наушник выскакивает из уха, забиваясь под ворот моей зеленой парки.

— Пожалуйста, прости…

Оборачиваюсь — скорее из любопытства, чем от злости — и рассматриваю ту самую нелогичную пассажирку, извиняющуюся передо мной за свою оплошность. Ее макияж местами уже стерся. На щеках и лбу проявился жирный блеск. Под глазами проступали темные мешки, то ли от усталости, то ли от осыпавшейся туши. Покрасневшие белки глаз моей попутчицы лучшее свидетельство того, что работа у нее связана с постоянным чтением.

Мда… Тут не то что на поворотах устоять, прямо-то идти тяжко.

— Ничего, — шепчу ей одними губами и отворачиваюсь обратно к двери со столь знакомой всем надписью «не прислоняться».

Поезда новые — надписи старые. Может, конечно, это и хорошо. Люди к новому привыкают быстро, но привычные вещи все равно занимают в сердце больше места.

Поезд начинает ускорять ход.

От такой неожиданности многие пассажиры, больше поддерживающие вертикальное положение благодаря давке, чем собственным ногам, стали инстинктивно искать для себя опору, которой оказались и поручни, висевшие над их головами, и соседи по несчастью, так же покачивающиеся из стороны в сторону.