Прошло ещё два месяца, и однажды Хелен прибежала к брату, и в лице её не было ни кровинки. Николас спросил с удивлением:

— Что это с тобой, Хел? Побил кто-нибудь?

Она молча отрицательно качала головой. Потом, сдерживая слезы, сказала:

— У нас папы нет больше, Ник! Его убили на том острове, куда его отправили, как ты рассказывал!

— Как убили? Кто сказал? — голос Николаса сорвался, и он замолчал, но тоже побледнел, и они, отвернувшись друг от друга молчали, поводя плечами. Ни у девочки, ни у мальчика на глазах слез не было. Они переживали молча.

Затем Хелен сказала тихим убитым голосом:

— Я подслушала исповедь одного англичанина, Ник. Это большой грех, но я не нарочно, — оправдывалась девочка и бледность её светлого лица усилилась.

— Ну говори же! Чего там было, о чем говорили?

— Какой-то господин каялся в присвоении наших денег, что прислали за погибшего папу. Он так и назвал его: Казак Сафониус. Это же имя нашего папы?

— Да. И что потом ты услышала?

— Отец Джозеф слегка пожурил того господина, потом сказал, что это пойдёт на благо святой церкви, и они даже немного тихо поспорили. Я не всё слышала, но отец Джозеф отпустил ему этот грех, а я перепугалась и прибежала к тебе. Ник, неужели наш папа умер?

Мальчик не ответил. Он был немного мрачен, задумчив, а сестра со страхом смотрела на него и боязливо моргала ресницами. Её русые волосы растрепались во все стороны, ветер их расшвырял по лицу, закрывая его светлыми волокнами.

Даже в горе и смятении, она выглядела очень хорошенькой. Удлинённое лицо с большими голубыми глазами, пышными волосами и тонкими темными бровями, она пользовалась в фактории особым почётом, и многие люди дарили ей мелкие подарки, а девочки и их мамы с завистью провожали её глазами.

— Ник, что же ты молчишь? — прервала она молчание, — Так ничего и не скажешь? И что теперь с нами будет? Ведь отец Джозеф всё знал и раньше, но молчал. Зачем он не говорил нам о папе?

— Откуда мне знать, Хел! Я должен подумать. Что я могу сейчас тебе сказать? Ты не слышала, сколько прислали папе денег?

— Не разобрала, но много. Мне так кажется. Часть тот господин оставил себе, остальное обещал отдать отцу Джозефу. Вот и всё, что я поняла.

— Это не должно нас сильно озадачить, Хел. Будем держать это пока в тайне, а то наш святой отец вздумает нас наказать или вообще выгнать на улицу.

— Ну и что с того! Мне и так ужасно надоело здесь! Хочу к бабушке. Она хоть и ворчит, но добрей отца Джозефа, и с нею легко и покойно. А этого… — она немного запнулась, но продолжила: — Этого я побаиваюсь. Он мне неприятен.

— Теперь и мне он противен, — прошептал Ник и скорчил гримасу отвращения.

— Ты только не бросай меня, Ник! Сам мне много раз говорил, что папа тебе поручил меня оберегать и не давать в обиду.

— Разве я этого не делаю? Успокойся и не плачь.

— Я и не плачу. Я вообще редко пускаю слезы, не то, что другие девочки!

— Что-нибудь придумаем, а пока никому ни слова о том, что мы узнали.

Она кивнула и оба замолчали, погрузившись в свои грустные, мрачные мысли.

Как не старались дети скрыть свои отношения к окружающему, отец Джозеф заметил изменения в их поведении, внешнем виде, и не раз уже пытался дознаться до причин этого. Дети упорно отрицали все его попытки проникнуть в их тайну и отмалчивались. Даже угроза божьей кары не возымела действие, и святой отец прекратил домогательства, хотя и посматривал на них с подозрением.

Но прошёл ещё год с небольшим, прежде чем Николас начал что-то обдумывать.

— Хел, а ты знаешь, что наша бабка уже давно знала про папу?

— Откуда ты взял? — удивилась девочка. — Она сказала?

— Ничего она не говорила. Просто я стал последние месяцы много наблюдать за людьми. И за бабкой тоже. И угадал по разным мелким её взглядам, поведению и всему тому, что может выдать человека, скрывающего тайну. Нас с тобой тоже отец Джозеф быстро раскусил ещё больше года назад. Потому, что мы не смогли полностью скрыть свои тайны. Так и я с бабкой.

— Чего ж она нам ничего не говорила?

— А что толку? Это у взрослых называется бережение детей. Нам бесполезно было знать правду. Что мы могли сделать? А отец Джозеф скрывает по тем же причинам,

— А чего это ты этот год почти полностью перестал заниматься в школе, больше занимаешься с оружием? Готовишься в солдаты поступить?

— Зачем? Нет Хел, это я для того, чтобы нас защитить. Мы ещё дети, а защититься легче с оружием. Вот и упражняюсь. Много говорю со знающими в этом деле людьми.