Шрифт:
Душан часто просит её:
— Расскажи какую-нибудь сказку, как ты была маленькая.
В ответ мама только усмехается:
— Это не сказка, Душко, это жизнь…
На этот раз Душан просит:
— Расскажи, как ты пошла в школу!
— Этого я, право, не помню, — говорит мама. — Помню только, что в первый день я пошла в школу, держа за спиной хворостину. Да, настоящую хворостину, такими ребята гусей подгоняют. Я ведь сызмальства любила пасти гусей, особенно гусят. Они такие бойкие, ненасытные, жёлтенькие, мы их желтячками звали. Как вылупятся они из яиц — я их тут же выгоняла на лужайку у дороги. Целыми днями могла их пасти.
Душан заёрзал на стуле. Он старался угнездиться поудобнее, чтобы не вертеться больше и не мешать маме рассказывать.
— А мимо меня, по этой самой дороге, дети ходили в школу. И ходила по ней дочка начальника станции, Гита. Никудышная такая, тощая девчонка, но всегда наряженная. Она была заносчивая и языкатая, и вечно она меня задирала:
— А, Гелена-белена гусей пасёт! Гелена-белена! А я гусей не пасу! А я вот не пасу!
Гита подпрыгивала на своих тоненьких ножках и хихикала.
Я эту Гиту терпеть не могла. И она меня тоже.
Однажды день был холодный, и мама велела мне обуться. Дала мне старые ботинки, разношенные, латаные-перелатаные.
— Чтобы гусей пасти, хороши и такие, — сказала мама.
То-то Гита обрадовалась, когда увидала меня в этих ботинках! Она прыгала на одной ножке и распевала:
— Ботинки каши просят! У голодранки ботинки каши просят!
Мне и так было стыдно. Но когда Гита стала надо мной насмехаться, я рассвирепела.
И мы подрались.
Пришла Гита в школу вся исцарапанная, заляпанная грязью. Поднялся переполох. По тем временам это было неслыханное дело — подумать только: побили дочку самого начальника станции!
Учительница сразу стала допытываться, кто это Гиту так отделал. А потом повела её к директору. А директор записал меня в чёрную тетрадку и обещал Гитиным родителям высечь меня розгой, когда я пойду в школу на следующий год. Это всё мне ребята потом рассказали.
Вот почему я взяла с собой хворостину, когда в первый раз пошла в школу.
Я тогда твёрдо решила: «Если меня высекут из-за этой станционной Гиты, я её потом так отделаю, что она меня на всю жизнь запомнит!»
— И директор тебя побил? — ужаснулся Душан.
— Ну что ты! Он только грозился, а на самом деле был добрый.
Маму никто не жалеет
Первое сентября. Душан собирается в школу: стоит посреди комнаты в красных трусиках и ждёт, чтобы мама дала ему костюм.
По радио объявили, что сегодня будет ясно и солнечно. Ветер слабый, преимущественно южный.
— Ясно, солнечно, — повторяет мама. — А я-то хотела дать тебе матросский костюмчик.
Она выглянула в окно, убедилась, что на улице в самом деле ясно и солнечно, пожала плечами и решила:
— Ну ладно. Можешь надеть коричневые брюки с рубашкой.
Душан так и обмер. Он покраснел, побледнел, снова покраснел и таким и остался — красный, как варёный рак.
Коричневые брюки он надевал вчера, когда ходил с Любкой в кино. Потом он играл во дворе в прятки. Душан спрятался среди ржавых бочек — лучше места не придумаешь. Ребята никак не могли его найти. Наконец Душан выскочил из своего укрытия. Он хотел крикнуть: «Палочки-выручалочки!» — но голос у него вдруг сорвался. Спереди, у самого кармана, на его новеньких брюках красовалось смоляное пятно величиной с ладонь…
А мама роется в шкафу.
— Надо же, как сквозь землю провалились! — удивляется она.
Душан украдкой поглядывает на оборки покрывала, расстеленного на диване. Брюки не провалились, они спрятаны под диваном. Они словно играют с мамой в прятки. Найдёт их мама или не найдёт?
Мама порылась в одном шкафу, покачала головой и принялась за другой. И здесь их нет.
Она нахмурилась, обвела взглядом комнату. Её глаза останавливаются на Душане: он покраснел до самых ушей. Мама пытливо глядит на него, потом безошибочно заглядывает под диван.
— В прятки играл? — тихо, зловеще спрашивает она.
— Угу…
— Среди бочек? — неумолимо продолжает мама.
— Я думал… я хотел… — бормочет Душан осипшим голосом. — Я правда не хотел…
— Когда же ты поумнеешь? — говорит мама. — Тебе бы не в школу идти, а в ясельки.
Душан молча проглатывает это самое тяжкое оскорбление. Он знает, что виноват.
Только бы она не начала опять говорить, что её никто не жалеет.
Мама уже открывает рот… Но тут приходит Любка, ей нужно завязать банты. Мама завязала банты. Потом пришёл Ратьо с оторванной пуговицей в руках. Мама пришила пуговицу. В соседней комнате Данка искала носки.