Свекольное поле было большое, и она шагала к своим пятнадцати грядкам, за которыми взялась ухаживать. Грядки убегали вдаль совсем как железнодорожные рельсы, конец их едва был виден. По полю недавно прошелся трактор с культиватором, пропахав междугрядья, а ей предстояло разредить свекольные саженцы и убрать сорняки.

Схоронив бидончик в тени кустарника, она покрепче ухватила цапку и, словно стосковавшись по работе, принялась за дело — прополет грядку с одной стороны, потом примется за другую, и так шаг за шагом. И чем дальше она уходила, тем больше забывались все неурядицы — дом, сыновья. Хорошо, что сегодня в поле не видать соседок, а то бы пошли разговоры, расспросы.

Немного погодя Анна оглянулась. Эх, надо бы и третью гряду прихватить, две маловато. С тремя, правда, движешься не так шибко, зато в один прием больше делаешь и хождений меньше.

Она вернулась на край поля, чтобы подогнать и третью грядку, по дороге скинула блузку, сняла платок. Снимая блузку, застеснялась было, а потом решила: «А чего там… Если кто и увидит наготу старой женщины, не жалко, пускай потешится».

На середине поля захотелось пить — больно солнце припекало, поле точно жаровня, к тому же безветрие. «Дойти бы напиться, — подумала Анна, — да жаль терять время — пока туда дойдешь, потом обратно. И нехорошо много пить, потеть будешь. Лучше покусаю стебелек, и жажда уймется».

Анна двинулась дальше. Иногда на грядках попадалась подсеченная культиватором трава, начавшая уже жухнуть, увядать на солнце. «Жаль, — подумала, — зря добро пропадет. Собрать бы, нарубить в корыте, разбавить мукой, свиньям было бы объедение. Такая трава пропадет впустую, зря только выросла».

Над полем скользили три тени, старуха заметила их, когда они поравнялись с нею и устремились к закраине поля и дальше. Она подняла голову и увидела в небе трех больших белых птиц. Может, это вчерашние, теперь возвращаются с моря, с далеких гор?

Опершись на цапку, распрямила спину, проводила птиц задумчивым взглядом. «Если б можно было вот так, как они, слетать к морю, — подумала женщина. — Стыдно сказать, а я ведь и моря не видела. Времени съездить не выбрала. Может, Рудис машину купит? Теперь все повадились ездить к морю и в горы. Потом вернутся, столько нарасскажут… Сын бы меня мог свозить. Да и сам бы заодно проветрился. Я ведь не какая-нибудь гольтепа, каждый месяц пенсию откладываю, и то, что Амануллис зарабатывает, туда же, в надежное место. Рудис о том ничего не знает. И незачем ему, паршивцу, знать…»

Накручивая педали велосипеда, вверх по проселку проехал Рудис на работу к себе в стройбригаду. Навстречу ему шла какая-то женщина, ведя в поводу корову. Рудис уехал, а женщина пошла к дому Сабулов.

«К Амануллису, — мелькнуло в голове у Анны, и она даже плюнула с досады. — Ну не такая я дуреха, чтобы все бросить и сразу бежать. Кто вместо меня будет свеклу полоть!»

Так она и продвигалась вперед, помахивая цапкой, и скоро была уже на краю поля.

«Теперь пройдусь обратно и прополю еще три грядки, а как доберусь до того конца, тут уж домой сбегаю, — рассудила она. — А так, попусту, нечего через все поле шастать».

И все же немного погодя, покусывая стебелек пырейника, передумала.

«Пойду-ка прямо сейчас, а то нехорошо вроде получится, пожилой человек будет ждать меня. Не для собственной радости шел. Раз уж скотинке приспичило, надо идти, ничего не поделаешь».

1973

Час уже поздний, скоро забегаловку прикроют, посему постараюсь передать самую суть. А впрочем… Что одному интересно, другому — скукотища, это дело обычное. Да ведь тебя никто слушать не неволит. Можешь встать, уйти, счет оплачен. А мне, понимаешь, душу надо излить, весь день места себе не находил. Уж ты не взыщи, бывает.

Так вот, повстречал я сегодня давнишнего своего приятеля Паулиса Равиня. И где бы ты думал? На кладбище! Да, на кладбище. Погоди, не строй постную мину, потому как жив он и здоров. Жив курилка! Только-только распрощались, он домой поехал, а я сюда завернул, — чувствую потребность с кем-то побеседовать. У меня такое ощущение, жизнь Равиня — не только его жизнь, а нечто большее. Нечто очень поучительное. Не хочу уподобиться слепцу, который пытался хромого плясать выучить, да и вообще мир исправлять — занятие неблагодарное. Однако не угодно ли послушать с самого начала.

Только где же начало?.. Начало тому, о чем хочу рассказать, должно быть, следует искать в далеком прошлом, когда мы были мальчишками.

Как сейчас помню: в одно прекрасное утро сразу после весенних каникул был у нас урок алгебры. У всех еще ветер в голове, домашнее задание, само собой, никто не приготовил. А с учителем Аболтынем, всякий знает, шутки плохи. Камень, не человек, никому поблажки не дает, слушать не желает никаких отговорок. Не знаешь урока — садись, пара. Знаешь очень хорошо, высшая оценка тебе четверка, потому как на пятерку знает лишь учитель. И вот сидим, дрожим да охаем, разрабатываем стратегические планы, как сорвать урок, чем отвлечь внимание Аболтыня. Только что же придумаешь? Ничего… И вдруг поднимается Паулис Равинь, подходит к учительскому столу, поднимает руку и говорит: