– Благодарю, ваше…

Заминаюсь. Бес его знает, как к нему тут обращаться: превосходительство, благородие, светлость?

– Мы тут без чинов, так что можно запросто – Сергей Красенович.

– Запросто так запросто.

Папиросу не беру, жду, что будет дальше. Чувствую себя Штирлицем в кабинете Мюллера. Попал ты, Лёха, не по-детски.

– Простите любопытство, у вас такое необычное отчество, господин подполковник.

Почти чёрные глаза воткнулись в меня, словно те буравчики. Измеряют, взвешивают.

– Я болгарин. Семья отца уехала в Россию ещё до семьдесят восьмого года.

Киваю – дескать, понял теперь, не дурак. И тут как молнией в мозг сверкнуло – это ж не интендант. Контрразведка, особист. «Молчи-молчи» на армейском жаргоне. Аж в животе селезёнка с испугу ёкнула.

– Николай Михалыч, – продолжает русскоподданный болгарин совершенно нейтральным тоном, – а как случилось, что ночью вас не оказалось в палате вместе с несчастным соседом вашим?

– Выходил покурить, господин подполковник, – вру я и не краснею.

Николов посмотрел на меня своими зыркалками. Понимающе кивнул. Скосил глаза на нетронутые мною папироски в портсигаре. А, чёрт! Почти спалился. Беру папироску, чиркаю спичками. Душистый табачок у подполковника, а в горле всё одно першит. С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не закашляться.

– Видели что-то необычное?

Ну а тут-то чего врать?

– Видел, Сергей Красенович. – Откладываю папиросу на край пепельницы. – Буддийского монаха. В этой их хламиде и шляпе. Необычный монах: словно вырос в два раза, а потом уменьшился, и шея какая-то странная – как туловище змеиное, с удава толщиной. И зубы… острые, и слишком много их во рту.

Наблюдаю, какое впечатление произвели мои слова на Николова. Похоже, ему мой ответ не по душе.

– И куда делся монах? – напряжённо спрашивает он.

– Да я посмотрел на него как бы сверху вниз, он обратно уменьшился и рванул подальше, а тут как раз в госпитале шум поднялся. Может, у меня галлюцинации после ранения и амнезии?

Николов усмехается в усы.

– Нет, ротмистр, не галлюцинация. Вы вообще очень везучий человек, Николай Михайлович. Это и был убийца капитана Горбатова. Не посмотри вы ему в глаза, он бы и вас… своими зубками порвал.

– Монах?

– Да какой он монах? Обычный демон – микоши-нюдо.

– Демон? И как он тут оказался?

– Так же, как и все мы, и наши противники – по приказу своих императоров. Война-с.

– Демон?

– А что удивительного? Они такие же подданные своих монархов, как и обычные люди. И патриотизм им не чужд.

Николов неожиданно протянул руку к моей груди и извлёк наружу мой восьмиконечный амулет. Так и впился в него глазами.

– Впрочем, странно, что вы меня об этом спрашиваете. Вы, как охотник на демонов, лучше меня должны это знать.

И что мне ему сказать? Что я вообще не Гордеев и не из этого времени? Да что там, даже не из этого мира, раз уж тут демоны вовсю воюют в составе армейских подразделений.

– У меня, господин подполковник, амнезия. Не верите, поинтересуйтесь у господина Обнорского. А амулет этот я на Ближнем Востоке сторговал у местного бедуина.

Говорить правду легко и приятно. Говорите всегда правду. Но не всю.

Тишком про себя перевожу дух.

– Николай Михалыч, вы сказали, что вышли ночью покурить…

Киваю:

– Ну да…

– Потрудитесь объяснить тогда: отчего же в начале нашего разговора от вас вовсе никаким табаком не пахло?

Песец, он, если вы не знаете, вот такой. Большая белая полярная лисонька пришла по мою душу.

– Э-э… так, Сергей Красенович, выйти-то я вышел, только покурить не успел. Звёзды, ночь фантастическая. А потом демон этот, и не до того.

Николов снова впился в меня своими глазищами. Кивнул на пепельницу, где почти погасла моя папироска.

– Так докуривайте, ротмистр.

И ждёт, зараза, что делать буду.

Тянусь к папиросе.

В этот момент за спиной бухает входная дверь.

– Вашвысокобродь! Есть тут местная кумирня. Мог там укрыться. Больше негде.

Оборачиваюсь вместе с Николовым на вошедшего. Казак (опознал не по погонам и околышу фуражки, а по торчащему из-под козырька буйному чубу) лет двадцати пяти.

– Как далеко? – Голос Николова сух и решителен.

– Минут десять верхами.