Тони успел выкурить три папиросы (кот, обиженный запахом дыма, ушел – вряд ли ловить крыс, слишком уж толст и ленив был для этого), прежде чем расслышал приближение моноциклета. Рев двигателя на минуту заглушил грохот телеграфных аппаратов, байк как следует рявкнул, останавливаясь перед почтовым отделением, пыхнул паром и умолк. Тони по достоинству оценил остановку – невозможность торможения делала моноциклеты крайне опасными игрушками, несмотря на всяческие ухищрения, вроде парциального реверса (издающего кошмарный звериный рык) и анкерных кондукторов.

Через секунду Кира влетела в зал, на ходу откидывая гогглы на лоб, – спешила получить свои жалкие три шиллинга за развоз утренних газет.

– Собачье дерьмо! Легавые перегородили всю Кристиан-стрит! – оповестила она присутствующих, не дойдя до стойки.

– Тебе телеграмма, – поднял голову один из клерков.

Кира долго ковыряла телеграфную ленточку, шевеля губами и закатывая глаза, – в такие минуты с нее слетала непрошибаемая уверенность в себе и смотреть на нее было особенно приятно. Волосы цвета темной меди она никогда не прятала ни под шляпки, ни под косынки, ни даже под моноциклетный шлем, к ним неплохо подходил шарфик из медных колечек и медные нашивки на дешевой вязаной курточке, полотняных штанах и тяжелых высоких ботинках. В телеграмме было написано: «Я жду тебя за письменным столиком на Вапинг-лейн, 52».

Не менее тридцати секунд ей понадобилось, чтобы сообразить, где находится Вапинг-лэйн, 52, но, догадавшись, она просияла и наконец повернула голову к окну.

– Черт тебя дери, Тони!

Они познакомились при весьма печальных для обоих обстоятельствах, которые Кира (со свойственной ей простотой) любила вспоминать, а он – нет. Это случилось примерно год назад, на узкой улочке в районе доков, средь бела дня, – может быть, обычно эта улочка и не была пустынной, однако отряд чернорубашечников сделал ее таковой. Наверняка наглая девчонка сама напросилась на грубость, плохо представляя, с кем имеет дело, но когда Тони увидел ее в окружении молодчиков сэра Освальда, гонора у нее уже поубавилось – да что говорить, испугалась она и разревелась, хотя и утверждала потом, что вовсе не плакала, что слезы у нее лились от удара в нос, а это не считается… Не то чтобы Тони никогда не видел, как женщин бьют кулаками по лицу. Видел, и не раз. И догадывался, что с ним будет за один только неодобрительный взгляд в сторону молодчиков. Но его веселое «Эй, ребята, вы позорите союз фашистов Великобритании» помогло девчонке сбежать. Прогноз полностью оправдался, и когда девчонка вернулась с друзьями-докерами, ей оставалось только вытирать Тони сопли и ругаться, пока ее товарищи пинками гнали чернорубашечников по улице.

– Ёксель-моксель, деушке уж низзя по улице пройтиться, шоба всякие подонки не пристали… А вы, сэр, зря сунулись, это ж суки те еще! О как наломали-то…

– О, мисс Дулитл, это только ради вас… – пробормотал Тони, сплевывая кровь на мостовую. Ее великолепный, ничем не замутненный кокни привел его в восторг: несмотря на несомненное ирландское происхождение, она родилась и выросла под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу.

– Я не Дулитл. Вы меня попутали. Я О’Нейл, Кира О’Нейл.

– Пусть будет мисс О’Нейл.

Он заночевал тогда у нее в бараке, с ее родителями, братьями и сестрами, и мать Киры была к нему очень добра – как его собственная мать когда-то. И глава семейства, О’Нейл, чем-то напоминал отца Тони. Они называли его «сэр».

Кира копила деньги на моноциклет и состояла членом коммунистической партии. Когда она в первый раз начала агитировать Тони, он хохотал до слез. Риторика была ее слабым местом, на его смех она разобиделась, и пришлось дать ей несколько уроков английского языка – чтобы она вспомнила хотя бы, как написанные буквы складывать в слова. Азбукой послужил известный манифест, начинавшийся интригующей фразой о привидении. Нет, Кира когда-то училась в школе, но это оставило в ее голове едва заметный след.

С арифметикой она тоже не ладила, Тони за секунду посчитал, сколько времени ей осталось до вожделенной покупки моноциклета: всего каких-то девяносто с небольшим лет. Моноциклеты в доках имели многие – молодые рабочие в основном, которые зарабатывали существенно больше, чем Кира. Байкеры – парни без тормозов… Тони окончательно покорил ее сердце тем, что тоже моноциклист и приезжает в доки погонять по темным улицам с ее товарищами (товарищами в самом коммунистическом смысле слова).

Он не ждал, какое действие произведет его безобидное замечание про девяносто лет, – он не понял даже, почему вдруг изменилось ее настроение. А Кира не пришла на следующий день на встречу – он примчался к ней домой, и ее мать, прикладывая палец к губам, рассказала, что глупая девчонка проревела всю ночь и теперь спит. Тони чувствовал себя негодяем, отобравшим у ребенка светлую мечту.

– Ну хочешь, я куплю тебе этот чертов байк? – Он сидел рядом с ней на кровати – и лицо ее к тому времени стало изнуренным и равнодушным. Похожим на лицо ее матери, и матери Тони, и многих, многих матерей из рабочих кварталов. В этот миг он отчетливо увидел ее будущее во всей его беспросветности.

– Нет! Не хочу! Не хочу! Мне не нужно никаких байков! – Она приподнялась на локтях, но выдохлась сразу, упала обратно на подушку и отвернулась.

– А чего ты хочешь?

– Ничё.

– Совсем?

– Совсем.

Коммунистические убеждения мешали ей пожелать богатства.

Тони не стал дарить ей моноциклет – просто давал покататься свой, и давал так часто, что себе пришлось купить новый.

Он не водил ее в картинные галереи и в оперу – только на некоторые драматические постановки, мюзиклы и в цирк. И не видел ничего странного в том, что она как губка впитывает в себя то, что принято называть культурой, что цирк ей нравится меньше, чем страсти Шекспира, – его тоже провели когда-то этим путем. Но более всего Кире полюбился мюзикл по бессмертной пьесе социалиста Шоу, она смотрела его пять раз и собиралась, по всей видимости, затвердить наизусть.