Артем Шадрин: Это такой же плохой вариант – контроль за агрессией через «концлагерь». С другой стороны, доступность для все большего числа людей многих современных, потенциально разрушительных технологий, становится реальностью. Два альтернативных сценария – либо неприемлемые социальные технологии контроля, либо неприемлемые риски, скажем терроризма, одинаково, мягко говоря, нехороши.

Вроде бы найден перспективный выход – это разработка теории воспитания, индивидуальная работа с каждым ребенком. И это очень нетривиальная задача. В то же время, именно сейчас современная экономика как раз создает для этого необходимые ресурсы времени.

Снижение необходимого объема занятости в материальном производстве, а теперь и в предоставлении рутинных услуг, расширяет «бюджет времени» для общения с собственными детьми. А также – для вовлечения в сферу работы с детьми все большего и большего числа высокомотивированных людей, раньше выбирающих другие пути построения карьеры и достижения общественного признания.

Это не только и, скорее всего, не столько школа, сколько всевозможные форматы практической деятельности детей и практико-ориентированного обучения: творчество, исследования и технологическое конструирование, волонтерство, экспедиции. При этом с мощным гуманистическим моральным зарядом.

Владимир Вайнер: О чем бы мы ни говорили, все равно возвращаемся к этой активации человека.

Кирилл Игнатьев: Мы начали разговор об искусственном интеллекте и о том, как в этом контексте, с комплексным развитием технологий будет развиваться мир. Я хочу соединить обе темы. На мой взгляд, наша планета, наш мир будет развиваться как мир людей. Об этом забывают фантасты, визионеры, люди, со страхом смотрящие на новые технологии. Но мы были и остаемся миром людей со всеми присущими человеку психологией и особенностями. Страхи перед искусственным интеллектом равноценны страху перед первым автомобилем. Когда появился паровой автомобиль, ввели закон, чтобы перед ним со скоростью 5 км/ч шел человек и размахивал красным флагом. Люди боятся новых технологий, это было, есть и будет. Кто-то берет на себя риск быть первопроходцем, иногда погибает, иногда становится победителем. И есть человек со всеми его эмоциями, и в мире людей искусственный интеллект всегда будет являться исключительно сервисом, это такая же инфраструктура. Она помогает человеку в случаях, когда он не может сделать что-то так быстро как искусственный интеллект, или посчитать так же как квантовый компьютер.

Страхи – от незнания. Я уверен однозначно, что мы были и будем существовать как мир людей, которые постепенно начинают использовать, применять технологии, но контролировать и ограничивать их, пока они еще не вызывают доверие. В мире людей человек остаётся главным заказчиком и рулевым технологий, даже превосходящих человека по возможностям.

Я согласен с Артемом, что идет процесс кастомизации, оказывая влияние, в том числе, на повседневные сценарии. Кастомизированная еда – это минус супермаркеты, кастомизация лекарств – минус аптеки. Дальше на очереди – кастомизация социальной жизни.

Органы управления будущего, в том числе государственные институты, должны учиться по-разному управлять разными сообществами. Тезис, что закон един для всех, скоро подвергнется сомнению, потому что у разных сообществ существуют принципиально разные запросы для людей. К примеру, мы проводили опрос про моментальный сервис определения лжи через смартфон. И пожилое поколение сказало, что это ужасная вещь, которую не оценит молодежь. А ребята 14–15 лет сказали, что это супер, потому что становится невыгодным врать. И оба правы.

То же самое с деньгами – кастомизированная экономика будет приводить к моментальной монетизации. Кто-то потребил и оплатил товар – технологии моментально распределяют деньги сразу между теми, кто участвовал в его производстве. То есть распределение будет не через владение бизнесом, а в момент продажи услуги или товара тем, кто его создал. А это – минус рынок акций.

Да, движение к гуманному миру происходит очень медленно, происходят глобальные эпидемии, войны. Однако они не меняют главный вектор развития. В этом плане более опасны риски, которые от человека не зависят, как пример – сдвиг тектонических плит. Тектоническая активность как раз-таки может привести к катастрофе – извержению супервулкана, глобальному похолоданию. А если не будет солнечной энергии, то понадобятся ее классические источники, и, независимо от уровня развития, мы можем вернуться в эпоху ископаемых и борьбы за тепло.

Василий Буров: Согласен. Сейчас в мире слишком большой багаж серьезных технологических проектов, которые могут очень по-разному отразиться на мире, если с ними что-то пойдет не так. Представить даже лет 50 назад, что вся канализация в городе работает только при наличии электричества, было невозможно. А сейчас нельзя представить, что может быть иначе.

В какой-то момент человек начал не жечь огонь, а пользоваться газом, печью, у него возникли в связи с этим какие-то ограничения, но он приспособился, выстроил вокруг себя институты, которые поддерживают жизнь. В случае катастрофических сценариев про это не надо забывать.

Что касается «закон не равен для всех» – из этого автоматически следует, что при наличии другой регуляторики в отношении труда социальные макроэкономические параметры начинают становиться другими. Каким-то образом меняется перераспределение. Поэтому, я думаю, и Смит останется, и Маркс местами тоже, кейнсианцы, неокейнсианцы, и еще масса всего. Технологических укладов, про которые говорил Кирилл, одновременно присутствует в мире несколько, наступление нового не уничтожает полностью старое. От того, что люди пересели на машины, они не перестали ездить на лошадях. Просто поменялся смысл такого действия. И подобных примеров много.