Восьмилапые ящерки передвигались слишком быстро, плевались жгучим и зарывались в мусор с такой скоростью, что и рассмотреть их толком не всегда удавалось. Ширк! — и нет ее, только лунка и облачко пыли.

Крупные, с детскую ладошку тараканы выглядели безобидно, но стоило тронуть одного — мусор под ногами вспучивался живым одеялом. Каждая тварь по отдельности могла одолеть разве что новорожденного котенка, вместе же они могли облепить и сожрать живьем хоть целого слона.

Приходилось вдвое внимательнее смотреть под ноги, чтобы не наступить на такую букашку. И хотя тараканы, как и все измененные гррахами животные, никогда не выходили за пределы своей территории, опасность не успеть выскользнуть из-под проснувшегося живого «одеяла» была вполне осязаемой. Еще тут жили летающие облачками мухи, но больше всего крыс. Они устроили три огромных логова и контролировали почти всю свалку.

За ними Босой и приходил. Крысиные хвосты хорошо продавались в ближайших поселках: брали их в основном на ритуальные ожерелья юношам, чьи родители жаждали показать сына удачливым охотником, а вот отпускать на настоящую охоту не желали. Покупки эти, конечно же, совершались в глубокой тайне.

Еще Босой брал уши. Они, по мнению многих, в сушеном виде улучшали зрение. Босой был уверен, что это сказки. А вот лапки срезал для себя. Отвар из них и вправду на время дарил бодрость и повышал силу.

Подобравшись к логову, ловчий собрал оставленные во время прежних заходов булыжники. Раньше их приходилось таскать с собой, теперь же можно было просто собрать на месте, очистив от крысиного помета. Вместе с камнями он взобрался на выставленный в небо ковш наполовину утонувшего в мусоре экскаватора. Удобно устроился и бросил первый булыжник в одну из нор, которыми было испещрено все вокруг.

На шум выскочили две крысы. По форме морд и длине хвостов — защитники верхних уровней подземелий. Босой свесил ногу, подставляя кожаный сапог. Ближний грызун бросился на движение. Зубы его впились в толстый черпак, тело выгнулось, и задние лапы заскользили по подошве короткими острыми коготками. Не было бы сапога — кожу срезало бы пластами.

Босой прижал обезумевшую от ярости крысу к ковшу коленом. Зубы грызуна прокусили сапог и впились в ногу. Ловчий прикрыл глаза, активируя табличку интерфейса.

Стойкость — 2/3

Шкала стойкости почти подошла к последней, третьей по счету отметке. Если терпеть укус, для прогресса придется сидеть в ковше дня три. Это в планы ловчего не входило. И все же подождать стоило, хотя бы несколько минут. Сегодня немного потерпеть, завтра еще чуть-чуть, потом еще — и, глядишь, шкала заполнится, делая носителя навыка еще немного сильнее и крепче.

Стараясь отключиться от ползущей вверх по ноге боли, Босой мыслями вернулся в тот день, когда в первый раз ощутил действие интерфейса.

— Надо бы и нам за кирпичами сходить, — мама не находила себе покоя, — Окно заложить в спальне, наконец-то. Крыльцо поправить.

Окно и правда требовало внимания. Стекла с каждым годом становились все дороже. Мешочки же с песком, которыми мама заложила его еще когда вселилась в дом, зимой насквозь промерзали.

— Уже? — Босой только вернулся с поля и еще не слышал поселковые новости. В свои пятнадцать он выполнял любые работы наравне со взрослыми, но продолжал держаться особняком, всегда выбирая дело, которые можно было выполнить одному. — Кирпичи уже готовы?

— Да, Пыльник в обед объявил, что можно забирать, кому надо.

— Вручную, что ли таскать? А телеги?

Мама вздохнула. Да Босой и сам прекрасно понимал, давно уже не маленький.

Общая телега осталась одна, и та дышала на ладан. Поселковый глава в жизни не разрешит ее использовать, тем более под кирпичи. Были еще две телеги, но они принадлежали самому Пыльнику. Просить у него — значит навсегда остаться должным: ходить, опустив глаза и плечи, и вечно поддакивать, даже если не согласен.

Раньше все было общим, принадлежащим всем сразу, но времена, когда люди все делали вместе, давно прошли. Что уж там, Босой даже маленьким застал их только краем, хотя и помнил, как поднимались на любое дело всем поселком, как не давали друг другу голодать, и общее было важнее личного.

Теперь все по-другому. Семьи, где мужиков было побольше, постепенно богатели, обособлялись, начинали копить какое-никакое добро. А накопив, совершенно не желали им делиться, особенно бесплатно.

Одинокие женщины, пожилые люди или те, кому не повезло со здоровьем, наоборот, жили все хуже. Взять на общественной кухне бесплатную похлебку, как раньше, просто потому, что ты голоден, стало невозможным. Был введен строгий учет: кто сколько отработал, кто сколько забрал и съел. Если же заболел или пропустил рабочий день по другой причине — виноват сам. Делиться никто не будет.

Мама говорила, что все это еще цветочки. Что придет время, и Пыльник, а может быть его сыновья, вдруг однажды посчитают, что все общественное — это их личное, лишь по недосмотру и бесхозяйственности раньше считавшееся общим. И ведь не будут особенно неправы.

Кто чинит телегу, когда сломается ось или треснет колесо? Крынка — сын поселкового главы. И пусть он за это получает оплату — но он же ведь чинит, и никто другой этого делать не умеет. Кто лучше всех понимает в болезнях коров и свиней? Жена Крынки, Олеська, однажды заплатившая за мудрость мимохожему старцу и несколько месяцев ходившая за ним попятам, записывая. А кто распускает бревна на доски и латает крыши? Его брат, Хром, даром что с детства хромой. Так уж сложилось, или заранее было подстроено, что все самое важное делают они, и богатеют с каждым днем, и однажды совсем расхотят делиться.