Хотя мы часто расходимся с Черновым во взглядах на разные вещи, что касается сегодняшней ночи, я был с ним полностью согласен — с самой сложной работой на сегодня мы в самом деле закончили. Теперь дело осталось за малым, выбраться из этого проклятого поселка.

Время в ожидании вертолета тянулось медленно и несколько дней показались мне целой вечностью. Обычно так и происходит — когда хлопоты приятные, течение времени не замечаешь вовсе, а если уж пришла беда на порог, то каждая минута кажется бесконечной.

Костю мы похоронили на следующий день. Обошлись без пафосных речей, которые в данном случае были как минимум неуместны. Мы с ребятами толком его и не знали, а что касается Толика, то я думаю все что он посчитал нужным сказал Паровозу наедине, без нашего присутствия. Жаль, конечно, что так получилось и Костя оставался в этом поселке, но, как говорится — всякому свое.

Разумеется, в доме, где происходила вся эта бойня, оставаться мы не могли. После нашего сражения с мертвяками, он уже не был добротным деревянным строением и напоминал израненную долгой осадой крепость, которая могла в любой момент рухнуть. Поэтому мы нашли более-менее подходящий домик и перебрались в него. Он был намного хуже своего предшественника, но зато находился сравнительно недалеко, да и на пару дней вполне хватило и его.

Вот с Ольгой с каждым часом дела обстояли все хуже. Ее практически постоянно мучали боли, а нормального обезболивающего у нас, понятное дело, не было. Обходились пенталгином, который в ее случае был что мертвому припарки. Рану Настя ей перевязала, но этого было явно недостаточно. Островская все время стонала и лишь иногда проваливалась в забытье, которое и сном-то назвать нельзя, ее обессиленный организм просто отключался на некоторое время. Вся надежда была на спасительный вертолет и на то, что звезды сойдутся в нашу пользу — пилот нас не кинет, погода будет пригодной для полетов и все такое.

Мертвяки нас больше не беспокоили. Собственно говоря, как и мы их. Судя по всему, каждый получил что хотел и решил остаться при своих. Я не знаю, есть ли у них какие-то мозги, но видимо есть, иначе они бы лезли к нам пока мы не прикончили бы последнего. Может быть, конечно, мы действительно их всех перестреляли, но лично я в этом сильно сомневался. Скорее всего это было связано с тем, что мы прикончили Большого. Как бы там ни было, к нам они больше не совались и нас это вполне устраивало.

Вертолет прилетел утром в пятницу, как и должен был. Мы провели в Ардейском поселке пять дней, которые я вряд ли когда-нибудь забуду. Пилот не стал нас расспрашивать, что случилось с Костей, видимо он не в первый раз сталкивается с тем, что привозит он больше людей, чем увозит.

Горя желанием поскорее покинуть это гиблое место, мы удивительно быстро погрузили наше барахло на борт и уже через пару часов после прибытия, вертолет взял обратный курс на Москву. Я проводил взглядом удаляющийся от нас монастырь, потрогал амулет на груди и невольно улыбнулся — похоже в этой битве мы выиграли. Я посмотрел на лежащую в проходе Ольгу и с удивлением обнаружил, что она спит и мне даже показалось, что на ее бледных щеках появился легкий румянец. Ну а через несколько минут я и сам отключился.

Никита разбудил меня почти перед самым прилетом в Мячково. Поначалу я не сразу понял где нахожусь, а когда сообразил, что мы уже не в Ардейском поселке, а недалеко от Москвы, то в первый раз за долгое время облегченно вздохнул. Честно говоря, мне вообще неделя в Ардейском поселке показалась вечностью, и я был очень рад, что мы смогли оттуда благополучно выбраться.

Теперь одной проблемой стало меньше, но вместо них прибавились другие, которые нужно решать не менее быстро и первая, и самая важная из них — Ольга. Разумеется, о том, чтобы везти ее в больницу на машине Никиты не могло быть и речи, поэтому я вызвал подходящее такси, и мы помчались в травматологию.

Если поначалу я обрадовался, что мой телефон включился и я вновь обрел возможность звонить и пользоваться мессенджерами, то за время поездки от Мячково до больницы успел несколько раз пожалеть об этом.

Во-первых, мне позвонила мама и сообщила, что я неблагодарная свинья, которая за все это время могла найти возможность хотя бы пару раз позвонить матери и сообщить как у меня дела. Разумеется, я полностью признал свою вину и согласился с тем, что все так и есть — в конце концов спорить в такой ситуации с мамой — это равнозначно самоубийству, а я кто угодно, но только не самоубийца.

Во-вторых, что было гораздо хуже, мне позвонила мама Островской. Вот это, скажу я, было намного хуже. Не то, чтобы я имел уж очень близкое знакомство с родителями Ольги, но как-то раз был им представлен как ее молодой человек, а значит спросить с меня уже можно было, что ее мама и сделала в полной мере. Для начала мне по второму разу пришлось объяснять почему мы не нашли возможность сообщить о себе. Затем, на свою беду, я попытался терпеливо дать ответ на вопрос — почему у Ольги выключен телефон, но лучше бы я этого не делал. Как только ее мама услышала, что мы едем в травматологию и что у Ольги перелом ноги, она тут же высказала все, что думает о молодом человеке, который не сумел уберечь ее любимую дочь от беды и болезни. В заключении она ледяным тоном уточнила в какую именно больницу мы направляемся и получив необходимые сведения, отключилась. Ну да, похоже теперь я у Олиной мамы враг номер один. Что же, пока примем как факт, возможно после выздоровления Островская сможет меня как-то реабилитировать.