— Кто?

— Люди, кто же еще…

Евлентьев сунул в карман плоскую холодную железку, пожелал Варламову творческих успехов, пожал сильную, костистую руку художника. И зашагал к арке.

Пора было возвращаться к Анастасии.

Зачем он зашел к Варламову, что его заставило обратиться к тому со столь странной просьбой, зачем ему ключ от полуподвала в том самом доме, в котором он живет… Евлентьев не знал. Он не думал об этом. Не было никакой цели. Что–то заставило, что–то надоумило. Во всяком случае, утром он долго будет рассматривать ключ и не сразу, далеко не сразу вспомнит, откуда он у него. О позднем посещении мастерской художника в памяти Евлентьева не останется ничего.

На автопилоте мужик вернулся. Последнее его четкое воспоминание об этом вечере — прощание с Самохиным на ступеньках ресторана и название улицы, на углу дома — Поварская. Анастасия впустила его в квартиру, снова заперла дверь, молча посмотрела на схватку Евлентьева со своей курткой и вздохнула.

— Что и требовалось доказать, — сказала она, забираясь с ногами в кресло перед мерцающим экраном телевизора. Толстый заросший мужик с кудрявыми прядями по плечам с серьезным видом рассуждал о странностях отношений мужчины и женщины, озабоченно так рассуждал, вдумчиво, но спокойно. В его словах ощущался большой личный опыт, можно сказать, наболевшим делился мужик.

— Во телевидение наступило! — хмыкнул Евлентьев, расправившись наконец с курткой и забросив ее в угол. — То Белоруссию матерят, то про баб треплются…

Круг замкнулся… Что им белорусы сделали плохого, чем бабы не угодили? Ни с теми вместе не хотят, ни с другими…

И рухнул на диван.

— Что и требовалось доказать, — повторила Анастасия, не оглянувшись на бесчувственного сожителя.

Евлентьев открыл глаза, когда большое квадратное окно едва начало сереть. В утренних сумерках уже различалась дверь в прихожую, кресло, телевизор — он черным квадратом выделялся четче остальных предметов в комнате. По голове Евлентьева, где–то внутри, мучительно передвигался комок боли. Вот он словно под тяжестью опустился к самым шейным позвонкам, потом раздулся и охватил весь затылок между ушами. Это было еще терпимо, но, когда сгусток разделился на два и приблизился к вискам, Евлентьев понял, что наступил последний его час.

— Умираешь? — с интересом спросила Анастасия. Она лежала рядом с самого края, одетая, все в тех же брючках и в большом толстом свитере.

— Кажется, да…

— Что–то болит, наверное?

— Болит…

— Мне почему–то кажется, что у тебя должна болеть голова… Я угадала?

— Нет… Голова не болит… Но в самой голове, в черепушке… Творится что–то страшное… Там у мен1 кто–то завелся.

— Много выпили? — деловито осведомилась Анастасия.

— По бутылке. Уже заканчивали, а Самохин и говорит… Надо бы, говорит, добавить… Добавили. А потом внизу, в полуподвале… С художниками…

— И Зоя была?

— А как же без Зои…

— Что с ней случилось на этот раз?

— Инопланетянин посетил… Воспользовался ее беспомощным состоянием.

— Опять? — удивилась Анастасия.

Ответить у Евлентьева сил не нашлось, и тогда Анастасия, легко спрыгнув с кровати и сразу попав ногами в шлепанцы, прошла на кухню, хлопнула там дверцей холодильника и вернулась со стаканом холодного кефира. Не открывая глаз, Евлентьев протянул руку, нащупал холодные грани стакана и, приподняв голову, залпом выпил. И тут же со слабым стоном снова упал на подушку.

Анастасия взяла из его ослабевших пальцев стакан, вытряхнула себе в рот остатки кефира. Чуть приоткрыв глаза, Евлентьев увидел на фоне светлеющего окна ее тонкую, не правдоподобно тонкую руку, которая казалась совсем полупрозрачной рядом с толстыми складками свитера.

— Выжил? — спросила Анастасия.

— Еще не знаю…

— Похмелишься?

— Упаси Боже!

— Значит, выживешь… Это хорошо. Тогда я собираюсь.

— Куда?

— За товаром… Возьму пару пачек «Московского комсомольца». Он хорошо расходится — народ любит бифштекс с кровью…

— Не надо, — Евлентьев пошарил в воздухе рукой, нащупал ладошку Анастасии и сжал, не позволяя ей отлучиться.

— Что не надо? Газету?

— Вообще не надо… Завязали с электричками.

— Виталик… А это… Кушать?

— Возьми в пиджаке… Во внутреннем кармане… На первое время хватит.

— Самохин? — удивилась Анастасия.

— Да.

Анастасия подошла к стулу, на спинке которого висел пиджак Евлентьева, скользнула ладошкой во внутренний карман и, Нащупав нечто похрустывающее, вынула две полумиллионные купюры. Подошла с ними к окну, осмотрела каждую с двух сторон, в полной растерянности повернулась к Евлентьеву.

— Послушай… А что… Разве есть такие деньги?

— Какие? — не понял Евлентьев, в это утро он вообще мало что понимал.

— По пятьсот тысяч рублей в одной бумажке?

— Других у него не было.

— А они настоящие?

— Магазины откроются… Проверим.

— Проверим, — кивнула Анастасия и снова сунула деньги в пиджак.

— Возьми одну себе… А вторую мне оставь, — простонал Евлентьев. От вчерашнего блеска в нем ничего не осталось — спутанные волосы, затуманенный взгляд, смятая рубашка уже не столь ослепительной белизны, какой она сверкала совсем недавно.