— Детективы их унижают. Это плохая литература. Подлая, можно сказать. Они преданы литературе серьезной. Той, которая говорит о вечном. Понял?! О вечном надо писать.

— Да, тут не возразишь, — Касьянин потрепал за уши подбежавшего Яшку и подтолкнул его — беги, дескать, бегай, пока можно. — Я вот подумал…

— Я каждый день с ними ругаюсь!

— Так вот я подумал, — настойчиво повторил Касьянин, и Ухалов понял, что надо хоть на минуту замолчать. — Столько было у нас совсем недавно корифеев очень серьезной литературы, прижизненных классиков, лауреатов всех возможных и невозможных премий… Они писали действительно о вечном — о председателях колхозов, о парторгах, о людях, до конца преданных идеям возвышенным и бескорыстным… Они владели умами миллионов, их изучали в школах, а литературные газеты и журналы посвящали им не то что статьи, им посвящали целые номера… Портреты, плакаты, открытки, школьные сочинения, полотна художников, фильмы и спектакли…

— Ну? — не вытерпел Ухалов. — Ну? Ну?!

— Где все это? — негромко спросил Касьянин. — Где эти творцы вечного, созидатели нетленного, властители умов? Где их великие произведения?

— Ха! — воскликнул Ухалов азартно.

— Заметь, я говорю не о прошлом веке, я говорю о прошлом десятилетии…

— Ха!

— Так вот, отвечаю на собственный вопрос — как выяснилось при ближайшем рассмотрении, это была макулатура. А детективы выжили, окрепли и сейчас несут тяжкий груз большой литературы.

— Какой еще тяжкий груз?

— Решают вопросы философские, нравственные, социальные, политические, демографические… Худо–бедно, но решают, тянут воз. В меру сил и разумения авторов. Это и скажи своей шелупони, которая как корова из анекдота никак не отелится. Пора телиться. Но не смогут!

— Почему?

— По той простой причине, что внутри у них ничего не завелось. Они не беременны. В брюхе у них пустота, Миша. В голове тоже. Яшка! Яшка! — крикнул Касьянин, осознав вдруг, что уже наступила темнота и над лесом, за который недавно опустилось солнце, осталось лишь еле заметное розоватое зарево. Друзья и не заметили, как миновали все три недостроенных дома, и теперь перед ними была лишь темная опушка леса.

— А где же мой охламон? — озадаченно спросил Ухалов. — Что–то я его не вижу… Фоке! — крикнул он тонким сипловатым голосом. — Фоке!

В свое время Ухалов, недолго думая, дал собаке кличку по ее же породе — поскольку это был фокстерьер, значит, и кличка у него должна быть Фоке. Он и Касьянину предлагал переименовать собаку в Кокера, но не позволил Степан, который уже сроднился с Яшкой.

— Он, кажется, к тому дому побежал, — Касьянин указал на ближайшую бетонную громаду. — Как бы дети его не приманили.

— Пойду вызволять, — и Ухалов решительно шагнул в темноту. — А ты обойди дом с той стороны! Касьянин остался один.

Собачников вокруг уже не было, похоже, Касьянин с Ухаловым слишком заболтался и как–то незаметно выпустил из–под контроля минут тридцать–сорок.

Это время промчалось совершенно неуловимо. Где–то на седьмом–восьмом этаже дома возник неясный свет, красновато–желтые блики пробежали по стенам — видимо, обитатели этого жутковатого сооружения разожгли костер, как это делали в пещерах их далекие предки. Отсюда, снизу, было видно, как мелькали по стенам искаженные тени, изредка доносились невнятные звуки, может быть, даже смех, там шла жизнь таинственная и недоступная для людей обеспеченных, устроенных и сытых. Потом возник такой же слабый и неверный свет на третьем этаже — там тоже собиралось у костра какое–то племя, там тоже теплилась жизнь.

Касьянин оглянулся, позвал Яшку. В темноте раздался шорох, частое дыхание, и прямо под ноги Касьянину выкатился радостно–рыжий клубок. Наступила ночь, и Яшка далеко не отбегал, он был тут же, в траве. Нащупав его у ноги, Касьянин надел на собаку ошейник, застегнул пряжку, оглянулся.

Ухалова нигде не было. Видимо, он завернул за дом, потому что даже в поздних сумерках можно было рассмотреть его светлый пиджак, он выделялся бы неясным светлым пятном.

— Миша! — позвал Касьянин. — У–ха–лов!

Ответа не было.

И тогда, повернувшись, Касьянин медленно побрел к своему дому, который к тому времени уже сверкал разноцветными окнами. Яшка устало семенил рядом и уже не тянул поводок, не стремился унестись в темноту, чтобы уткнуться мордой в пожухлую траву и вынюхивать, вынюхивать запахи острые и соблазнительные, запахи, которые пробуждали в Яшке охотника, добытчика.

В этот момент все и началось.

Касьянин уже видел освещенную дорогу, уже высматривал место, где удобнее пересечь ее, чтобы оказаться поближе к дому, как вдруг услышал сзади тяжелое учащенное дыхание. Обернувшись, он сразу, боковым зрением, заметил несущийся на него сгусток темноты. Это бьша какая–то большая собака, явно больше Яшки в несколько раз. Причем бежала она молча, без обычных заигрывающих повизгиваний.

Касьянин подтянул Яшку к себе поближе, сделав поводок совсем коротким.

Собака, которая приближалась из темноты, явно была спущена хозяином сознательно. Касьянину было ясно и то, что бежит она прямиком на Яшку. Все это пронеслось у него в голове без мыслей, мгновенно. Все дальнейшее произошло быстро, даже как–то одновременно — Яшкин визг, злобный хрип собаки, впившейся ему в шею, и в тот же миг нога Касьянина как бы сама собой устремилась вперед.

Похоже, он попал собаке под дых. Она жалобно взвизгнула, отпрянула в сторону и тут же снова бросилась на Яшку, решив, видимо, что отпор получила от него. И опять Касьянин уже обдуманно, прицельно выбросил ногу вперед.