– Давай порисуем. Это какой шарик?

Такой тембр голоса…вибрирует нежностью, лаской. Никогда не думал, что женщина в роли матери может быть настолько желанной, настолько сексуальной и сводящей с ума. Особенно женщина – мать моего ребенка.

– Класный

Поля явно в восторге, она захлебывается им, ей нравится Алина. Она жмется к ней, трогает ее, заигрывает, ждет одобрения и очень много смеется.

– Дааа, а это?

– Синий.

– Давай нарисуем шарики?

– Давай. Ты пелвая.

И они рисуют вместе, сидя на полу, на ковре, склонив к друг другу головы, сплетая волосы в одно целое. А я смотрю за ними, теряя счет времени. Я не знаю видит ли она как жадно я смотрю на них обеих и испытываю эту хрупкую иллюзию. Как будто мы сейчас вместе. Все. Втроем. И между нами нет тонн лжи, лицемерия и предательства. А потом злюсь на себя, что вообще думаю об этом, что вообще смотрю на них и допускаю мысль, что это возможно. Мы вместе. Мы втроем.

– Мозно я останусь тут? С Алиной? На ночь?

Спрашивает Поля и гладит меня по лицу. Ее глаза блестят она жалобно поджала губки.

– Один лаз. Ну позалуста. Папочка, милый, любимый.

Боже! Какая она хитрая. Такая маленькая и такая умная манипуляторша.

– Я буду холосая. Плавда.

Смотрю на нее и в груди больно щемит. Она ни разу не слышала колыбельных от своей матери, ее ни разу не качали материнские руки. Перевел взгляд на Алину. Хочу видеть, о чем она думает…может быть это только желание Поли, которая так нуждается в матери. И вижу умоляющие глаза, вижу дрожащие губы и блестящие на ресницах слезы. На не просит…нет, она молча кричит мне и умоляет. Впервые вижу у нее такие глаза.

– Можно. Оставайся!

А потом снова смотреть. Голодно, жадно. На то как качает нашу дочь, как пытается ее уложить и поет ей песню. Она поет ей…И это так естественно, это так по-настоящему, так как и должно быть. И я злюсь на себя. Злюсь за то что дрожу от восторга, злюсь за то, что меня все еще адски волнует ее голос и я думаю о ней ночами, днями, двадцать четыре, блядь, на семь. И каждый день я смотрю в личико своей дочери и вижу в нежных чертах лица ее мать. Как назло, как будто нарочно взяла только мои волосы, а лицо ее. Перекопировала даже мимику, улыбку, взгляд, ямочку на щеке.

Укачивает Полю. Волосики ее со лба убирает. Так нежно, осторожно и… я думаю о том, что еще никто не прикасался к Поле с такой любовью, с такой фанатичной преданностью. И я вдруг вздрагиваю от понимания – она не лжет. Она живет, жила встречей со своим ребенком. Она любит нашу дочь. Мою дочь. Моего ребенка. И это мучит, это теребит душу прямо сейчас, это заставляет разрываться сердце на части. И мне вдруг адски захотелось обнять их обеих. Обнять и втягивать их запах, который теперь смешался в единое целое и взрывался ослепительным фейерверком у меня в голове. А ведь это было бы самым настоящим счастьем. Это было бы той самой иллюзией семьи, которую я так хотел создать именно с этой женщиной.

Поля не спит. Ей нравится как поет незнакомая тетя, но уснуть ей все же трудно. А я вижу, что Алина устала с непривычки, но не сдается. Качает. Поля трогает ее волосы, накручивает локон на пальчик. Со стороны это не просто мило, это блядь сердце разрывает. Потому что ненадолго. Потому что всего лишь на вечер. Подошел к ним и Алина вздрогнула, потом увидела меня и улыбнулась. Теперь вздрогнул я. Потому что забыл как она улыбается мне. Какой может быть ее улыбка полная нежности и восторга. Я привык что между нами война и это война на смерть. В ней нет места улыбкам и нежности. Протянул руки и взял Полю. Привычно прижал к себе головкой на грудь. Бросив взгляд на Алину. Грациозная, хрупкая. Кажется такой уставшей и одновременно с этим счастливой. Вот что всегда отличало ее от других женщин. Эта грация, эти плавные движения, это какая-то непередаваемая хрупкость, которую всегда хотелось защищать.

И я с каким то отчетливым острым прозрением вдруг понимаю – а ведь я никогда не хотел и не хочу рядом с собой никакой другой женщины кроме нее. ЕЕ. Только она мне нужна. Мне и нашему ребенку. И чем дольше я рядом с ней, тем сильнее это ощущение – невозможность оторвать от себя и нежелание это делать.

– Папочка…, - шепчет Поля и трогает мое лицо, - а мозно и завтра я тут буду…с Алинкой…позялуста.

– Спи, маленькая, спи папин цветочек. Закрывай глазки.

Она недовольно хмурится, на лобике появляются морщинки, и я невольно глажу их пальцами, все еще думая о том, что и сам не хочу уходить от нее. Укачиваю, что-то нашептывая на ушко. Петь не умею. На ухо медведь наступил.

Хожу с ней по комнате, прижимая к себе, ощущая кк расслабляется тельце, как начинает сопеть и как несколько раз зевнула. Еще какое-то время ношу взад и вперед. И точно знаю. Что Алина на нас смотрит, она сжала свои тонкие пальцы и не сводит с нас взгляда своих невероятных серо-голубых глаз. Я отнес Полю на кровать и положил посередине. Алина наклонилась, чтобы ее укрыть и я посмотрел на них обеих, чувствуя снова это ощущение правильности, это какое-то сладкое чувство уютности. И это понимание, что я не только брошенный и преданный мужчина. Я отец…И быть отцом намного сложнее и ответственней чем просто мужчиной. Да и мужчина не мужчина пока он не стал отцом.