– Я готов приступить к работе сегодня.

– Сразу видно – городской! – засмеялся профессор. – У нас здесь совсем другой темп жизни. Некуда торопиться, для начала освойтесь. Пойдемте, я провожу вас.

Они вышли в полутемный коридор, и тут же наткнулись на Веру Павловну. Видно было, что она не успокоилась, хотя внешне это не было заметно. Но в ее непроницаемых зеленых глазах (по-прежнему очень красивых, вновь отметил Луканов) видны были следы бушевавшего внутри пожара. Она с ходу накинулась на Сосновского, словно не замечая Луканова.

– Профессор, вы решили вопрос с доктором? – не глядя на Валерия спросила Вера.

– Валерий Петрович разгрузит вас, Вера Павловна.

– Мне не нужна разгрузка!

– Я должен заботиться о своих врачах, тем более о тех, у кого золотые руки, – улыбнулся ей профессор. – Вы много работаете.

– Вы знаете, почему так: потому что больше некому!

– Именно поэтому с нами теперь доктор Луканов, – терпеливо пояснил профессор.

– Почему я узнаю о том, что у вашего нового врача диагноз эпилепсия в день его назначения? – холодно спросила Вера Павловна. – И с каких пор наша клиника стала местом, которое принимает изгоев?

– Полегче, Вера Павловна! – нахмурился профессор. – Не следует оскорблять никого в этих стенах!

Вера, словно ища, куда выплеснуть гнев, повернулась к Луканову.

– По законодательству нашей страны наличие данного диагноза лишает вас права работать с пациентами, – процедила она сквозь зубы.

– Я давал клятву Гиппократа, и ничто не встанет передо мной и больными.

– Я встану.

Коридор сузилась до минимальных размеров и, внезапно, в нем стало жарко, а весь воздух словно выкачали. Луканов почувствовал, как внутри все сжимается от отчаяния и гнева.

– Вера Павловна, – кашлянул профессор. – У нас тут не верховный суд.

– У нас не суд. У нас больница. И человек с серьезным диагнозом, претендующий на работу с моими больными, – она резко повернулась к Луканову. – Что вам прописали?

Луканов встретил ее взгляд, и подумал, что черта с два он скажет ей про таблетки. Впрочем, как и Сосновскому.

– Все не настолько плохо, – спокойно ответил Луканов. – Я уже на стадии ремиссии.

– У вас есть заключение лечащего врача? – пронзила его взглядом Вера Павловна.

– Я сам врач.

Взгляд женщины был непререкаем. Профессор пошамкал губами и тихонько, но уверенно взял ее за локоть.

– Вера Николаевна, пройдемте в мой кабинет. Разговор есть. А вы, – профессор обратился к Луканову, – располагайтесь. Осмотритесь пока.

– Нечего тут осматриваться! – зло фыркнула Вера и наткнулась на ответный злой взгляд Луканова.

– Идите, доктор, – кивнул Сосновский Луканову и взглянул на большие настенные часы. – Прохор уже должен был вернуться, он вас проводит.

Луканов походкой оловянного солдатика прошел по коридору, не глядя толкнул дверь и вывалился из душного коридора на крыльцо. Туман успел рассеяться, и лучи солнца мягко коснулись лица, но Луканов не замечал его. Внутри все клокотало от жгучей смеси боли, обиды и злобы – на эту Веру Павловну, на комиссию, поставившую Валерию страшный диагноз, на себя самого. Хотя, пожалуй, только на себя здесь и стоило гневаться, и от осознания этого становилось еще более тошно. Валерий почувствовал, как мир начинает кружиться, тело деревенеет, и все вокруг расплывается, словно в киселе. Сердце вновь глухо не в такт бухнуло глубоко внутри, отозвавшись волной ужаса: похоже, шквал эмоций вызвал приступ. Только не здесь, только не сейчас! Если это кто-то увидит – не быть ему здесь врачом, а больше негде! Уйти в лес, уползти за угол, раствориться в тумане, и уже тогда отдаться удушающему приступу, и будь что будет – только не здесь, не на крыльце клиники, в которую он с таким трудом только что устроился!

– Вам плохо?

Голос был каким-то бесцветным, и явно принадлежал молодой девушке. Кровь отлила от лица Луканова. Собрав все силы воедино он каким-то чудом напялил улыбку на непослушные губы и только тогда повернулся на голос.

Перед крыльцом стояли мальчик с женщиной, которым он помог в тусклом коридоре, а также девушка в белом платье. Они участливо смотрели на доктора.

– Голова закружилась от свежего воздуха, – Луканов нашел в себе силы выпрямить спину и улыбнуться еще раз. На всякий случай он придерживался за резную балясину крыльца, но уже чувствовал, что приступ удивительным образом минул. Видимо, концентрация внутренних ресурсов отсрочила его наступление. Впрочем, Валерий понимал: это временно. В ближайшее время нужно было найти укромное место и принять таблетку “Лирики”.

– Это бывает, – проговорила девушка. – У нас в Болотове очень хороший воздух. Лечебный.

Луканов присмотрелся к ней и понял, что именно ее видел в тумане. Тонкий стан девушки облегало белоснежное платье, в котором она была похожа на сбежавшую от жениха невесту. На плечи, словно волны водопада, спадали длинные русые волосы. Она вся была как ветер – казалось, малейший порыв способен оторвать ее от земли и унести куда-то далеко, в неведомые дали, недоступные простому смертному. Ее хотелось обнять и защитить, непонятно от кого, и – как вдруг подумал Луканов – в первую очередь от себя самой. Что делала она в этой глухой деревне, среди простых и грубоватых людей? Широко распахнутые светло-голубые глаза на бледном лице хранили в себе глубокую тоску, но вместе с ней и что-то, что притягивало взгляд доктора. В этих глазах было что-то детское, наивное, доверчивое, как у ребенка, впервые увидевшего радугу в небе после дождя. Но вместе с этой открытой наивностью где-то там, в глубине этих бездонных глаз, притаилась не просто печаль, а какая-то дикая тоска. Тоска по чему-то безвозвратно утраченному.