А теперь Зверь — вырвался.

Но это тоже — он.

Коста дрожал в темноте, сидя на полу мастерской. Его била крупная дрожь. Он вцепился в камень, и держался так крепко, как будто это якорь…пока он держится за него — его руки заняты и он не сможет причинить вред… не сможет сомкнуть пальцы на чужом горле…

— Уйдд-дд-дд-ии — прохрипел Коста пустыннику, который двинулся, переместившись куда-то, — отойдд-д-д-д…

Коста не смотрел, но краем глаза увидел, как вспыхнула алым фигура раба в темноте.

«Цель».

Он ещё крепче вцепился в камень — пока пальцы заняты, он не сможет вцепиться в чужую шею.

— Уйди, замри, не дыши, не двигайся. не шевелись… — выпалил Коста одним выдохом.

Не провоцируй. Я не хочу убивать тебя. Не хочу.

Но полыхающая алым фигура раба продолжала манить, а здесь не было ничего другого, на что можно направить свою ярость… свой гнев… своего Зверя… эту власть красного… никого, кроме пустынника и… него самого.

Поместье рода Фу

Личная лаборатория госпожи

Палец пульсировал. Кровь текла потоком.

Осколки фиала валялись рядом.

Надо же было так неудачно порезаться… Сколько зим она это делает, почему именно сейчас… Как же хорошо, что это не второй фиал с ядом…

Эло спешно вытаскивала зубами пробку, чтобы принять кроветвор.

А во втором фиале был яд.

Десятки зим она не совершала таких глупых ошибок.

Пергаменты на столе оказались залиты кровью, и эликсиром… смешиваясь, капли капали вниз, оставляя алые следы на циновке.

Кап. Кап. Кап.

Почему они не отвечают? Почему никто не отвечает ни на один из ее вестников? Она отправила уже с десяток, и менталист не отвечает тоже!

Почему молчит Ней?

Что с ним? Что с Нейером? Что с ее детьми?

Почему алтарь сработал так, как будто было совершено нападение?

Волну силы — слабую, но привычно отчетливую почувствовали все, как далекое эхо, прокатившееся по дому.

Что. С ее. Сыном. Что с ним!!! Она убьет этого шеккова менталиста своими руками, задушит, когда он вернется… если ещё хотя бы раз он посмеет не ответить на ее вестник, оставив в беззвестности…

От беспомощной ярости и полного бессилия на глазах Эло выступили слезы… больной палец дернуло, и она сунула его в рот, позволил себе заплакать — «больно».

***

Мастерская

Коста дрожал от напряжения. Пальцы сводило. Крупные капли пота стекали по вискам.

Он не даст красному сожрать себя. Он не даст поглотить себя. Превратить в того, кто не помнит… Превратить в того, кем не является…

Но Зверь не хотел уходить. Слишком долго он был заперт. Слишком долго путы контроля сдерживали его внутри. Слишком редко ему дозволялось выходит на свободу, прежде, чем снова прятать… закрыть… задушить… уничтожить…

Темное необузданное стихийное поднималось изнутри, перехватывало горло… требуя рычать. Схватить, рвать, дать власть и дать силу… отпустить… отпустить на свободу, как… шекка.

Коста сглотнул, вспомнив поводок-плетение твари.

Тварей держат на поводке… но Зверь не тварь… Или тварь… Он — часть меня… Значит, я… тварь?

Энергия вспыхнула внутри — требуя немедленных действий, и Коста вцепился в камень ещё крепче…

Зверь бушевал внутри, требуя, требуя, требуя… алое вокруг полыхало… Коста — проигрывал.

Я — Фу, — начал повторять он про себя.

Фу, фу, Фу, Фу… но сколько бы не твердил — это не помогало. Зверь не знал Фу… не помнил…

Я — Коста… Я — Коста… Я — ученик каллиграфа… Я вырос в Лирнейских…

Зверь внутри заворочался, стихая.

Горы зверь помнил. Они ему нравились. Снег. Пики. Бескрайнее небо. Горы — это свобода.

Коста притих.

Я люблю Лирнейские… — попробовал он новую мысль. — Я люблю горы… снег… простор… Я не люблю воду…